Я повидался с инженером Кипреевым.

— Ученым я уже не буду. Рядовой инженер — так. Вернуться бесправным, отставшим; все мои сослуживцы, сокурсники — давно лауреаты.

— Что за чушь!

— Нет, не чушь. Мне легче дышится на Севере. До пенсии будет легче дышаться.

Публикация Ирины Сиротинской.

* * *

На Троекуровском (Старокунцевском) кладбище в Москве скромно возвышается ныне над вязью могильных оград бюст с надписью: Варлам Шаламов. На постаменте две роковые даты (года рождения и последнего года пребывания на земле). В черточке между цифрами укладывается сжавшаяся в тире жизнь почивших. У Варлама Тихоновича она продолжалась семьдесят пять лет, из коих почти семнадцать с людьми, не возвратившимися обратно...

Создатель публикуемых ниже произведений родился в семье вологодского православного священника Тихона Николаевича (1868 — 1934) в нелегком по нашей историографии 1907 году. В нэповском, двадцать шестом году В. Т. Шаламов оказывается студентом Московского государственного университета. А с двадцать девятого, первого года сплошной коллективизации, числится (за распространение «фальшивки» — ленинского Письма к XII съезду партии) в списках 4-го лагерного отделения УСЛОНа². (Это на Вишере, впадающей в Каму.) И с тридцать второго года он снова в Москве, не очень-то преуспевший... Проба пера в самых различных жанрах неопытного еще Шаламова резко обрывается в тридцать седьмом году, превратившемся со временем в идиому, нарицательно-отрицательный знак...

Однажды, в одну из полярных ночей на Инте, мне пригрезился тусклый дрожащий огонь над плоским захоронением безымянного зэка. К счастью для нашей литературы, в конце пятьдесят третьего года поезд дальнего следования привез сорокашестилетнего писателя в центр государства к вернувшейся из карагандинской ссылки жене и уже повзрослевшей дочери... И менее чем через два месяца Борис Пастернак преподнес ему вышедший в свет собственный перевод «Фауста» с обнадеживающей надписью, что все, мол, с наступлением нового, 54-го года утрясется и надо, стало быть, «с верой и надеждой жить дальше».

А через четыре года, намучившись на разных работах в Подмосковье и Калининской области, он вернулся в Москву. И тут — новое несчастье. Как-то раз, поднимаясь по эскалатору метро, он почувствовал, что привычный окрестный шум уменьшает напор, становится тише... Так началась у него быстроразвивающаяся потеря слуха...

Дальнейшая одинокая жизнь поэта и прозаика, имеющая неизбежные чередующиеся подъемы и спады, потекла в интенсивном литературном труде. «Портфель» его пух и пух. Знаменитые теперь лагерные откровения, напоминающие дневниковые записи, целиком и каждая в отдельности есть страстное повествование о разрушении человека, о превращении его в рефлексирующее животное, думающее только о еде, о куске хлеба и как бы поспать...

Но разрушение человека в сталинский период нашей истории шло не только в лагерях, но и по другую сторону стен и колючей проволоки. Есть у Шаламова повествованьице о том, как дети так называемого вольнонаемного состава северных лагерей, рисовали в школьных своих тетрадках. Они рисовали охранные вышки, закозыренные заборы, собак и колючую стальную проволоку. Тощие, ограниченные впечатления уводили их в сторону от дорог жизни. Один из таких загубленных малышей — в другом повествовании Шаламова — набросился на плохо говорящего по-русски зэка. Он мастерски расправился с ним, потому что все время слышал крылатое, возможно, необходимое во время отпора нацистам, но варварское поздней, выражение: убей немца!

Разрушение человека в местах заключения шло не в одном направлении. Одним из проявлений его было проявление СТУКАЧА. Подобные недопеки в достаточном количестве действовали тогда за тридцать сребреников и бесплатно повсюду. Тридцать сребреников употребляется в данном случае не как символическая плата за предательство, а как реально существовавшая такса за поимку бежавших из лагеря заключенных. Расписка на 300 рублей, выданная одному из лесников, была в свое время в руках автора этих строк, бывшего продвещстолиста в то время в КОТЛАСЛАГЕ.

Конечно, разрушение человека в 30 — 40-е годы, поставлявшие, как правило, ложь за правду, не было тотальным. Борьба за достоинство, за право не стать мокрым местом превращали достойных людей в неодолимую для безнравственных заправил силу... Так было по всей широте нашего государства, включая в него загоны обессмертившего себя ГУЛАГА ³! Рассказы перемежались со стихами, которые он наборматывал в течение 20 с лишком лет в каменных карьерах, в мерзлых бараках, в больничных, продуваемых ветром палатах неподалеку от полюса холода, и в Москве, на Беговой, 8, в конуре в 10 квадратных метров. В шестьдесят втором, скупо обнародуя «проходную» продукцию. Варлам Тихонович явился в редакцию «Сельской молодежи», где я тогда работал в качестве литературного сотрудника, и вытаскивал «на-гора» прозу Платонова. В ноябрьском номере были опубликованы несколько стихотворений В. Т., не сделавших погоды. С его рассказами также ничего не вышло.

В шестьдесят пятом году я накропал для издательства «Московский рабочий» внутреннюю рецензию на стихи Шаламова, портрет которого вырубил в той поре из корявого комля березы.

Рекомендованные стихотворения света не увидели, а портрет пригодился — по копии с него был отлит памятник.

Года через полтора, не веря в возможность публикации лучших своих произведений, Варлам Тихонович подарил мне около шестидесяти написанных кровью рассказов. Все они с течением лет разошлись по достойным рукам любителей самиздатской. возникшей стихийно литературы. Такой, казалось бы, легкий пересказ событий и основных дат биографии Шаламова скрывает за собой исполненное тревог и всяческих унижений существование одного из выдающихся наших современников. Он недополучил от эпохи все то, что должен был получить от нее за вложенное в ее культуру...

Мне вспомнилось сейчас мое и геофизика В. И. Горбенко посещение Варлама Тихоновича в Доме престарелых (что поблизости от станции Планерная) осенью восемьдесят первого года.

Он лежал, когда мы вошли в двухместную, пахнущую мощами приютскую комнатушку, как все мы лежали беспамятно в материнском чреве. И это походило на позу свернувшегося калачиком заключенного, пытающегося удержать остаточное тепло. Это было последнее мое свидание с Шаламовым. Он ощупал ходившими ходуном руками мой облысевший кумпол и, по-моему, не узнал меня.

Федот Сучков

Примечания

¹ Бутара — устройство для промывания песка.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.