Сегодня, когда первая эйфория гласности, очищения от скверны миновала, а вопросов стало больше, чем ответов, растерянность, смятение ума и сердца — удел не только слабохарактерных. До сих пор слышим привычное: зачем ворошить старое, будоражить людей? Зачем обыденное «что делать» заменили на «кто виноват», ведущее к душевной сумятице и конфронтации?

Нужен ли нам, обществу социального единства, этот самый плюрализм оценок и позиций, хоть и названный социалистическим? Вот и результаты налицо: «неформалы», демонстрации, петиции с ультиматумами высоким инстанциям. Каждая газета, журнал — про свое. То про узурпацию бюрократией прав напишут, то про сопротивление перестройке, то усомнятся: было ли такое в истории, чтобы кто-либо отказался добровольно от своих привилегий, поделился властью или монополией на истину? Не то что журналисты — ученые, генералитет втянулся в дискуссии. Какая уж тут дисциплина и сплоченность?.. Да, есть немало людей, сомнений не испытывающих: наносим, мол, вред международной нашей репутации, урон воспитанию молодых...

О нашей бесхозяйственности, бюрократах и взяточниках самого высокого уровня знает весь мир. «Нет таких чиновников в мире, которые взяли бы верх над советскими чиновниками, когда они выстраиваются для упрямого и злого сопротивления», — говорил Арманд Хаммер. К нам интуристы ездили пить дешевую водку в обществе еще более дешевых девочек, желтой прессе об этом писать давно наскучило. Но вот и нам глаза приоткрыли. На кого же обрушить свой стыд и гнев за все это? Конечно же, удобнее всего на тех, кто лишил нас неведения и душевного покоя.

Кому-то перестройка поперек горла, но она по-разному оделила и тех, кто связывает с ней смысл и цель своей жизни. Сказочно, немыслимо щедрой перестройка оказалась для тех, кто задыхался в уродствах культа, волюнтаризма, застоя. Кто из самых дальновидных мог представить, что в столь короткие сроки рухнут языческие «табу», что страна заговорит в полный голос, и даже порой дух захватит от обилия непривычного свежего воздуха? Для нас журнальный бум, «революция газет» не компенсация за малый заработок, бесконечные очереди и нарушения прав человека. Авансам, прогнозам о светлом будущем люди верят слабо: натерпелись, наслушались... Жить хотят сейчас, и жить хорошо. У философов это называется так: повысилась ценность настоящего времени по отношению к будущему. А у лидеров перестройки сверхзадача: как эту ценность отоварить.

Нынешнее состояние прилавка, как и вызывающее тревогу состояние умов, порождено не демократизацией и гласностью, а тем, что им прямо противоположно: всепокорностью и бессловесностью, монополией на мысль и решение, восхвалением вождей... Решающее поле борьбы — экономика. Конечно, мы чего-то добились, были сдвиги, и немалые, но по масштабам мировой экономики отнюдь не рекордные, в особенности если учесть безоглядно расточаемые сырьевые и трудовые ресурсы, ограниченность потребления, которое к тому же в немалой степени за наш с вами счет и оплачивается. В брежневские времена к этому добавились безудержное стяжательство, коррупция, вещизм, лицемерная двойная жизнь, двойная мораль, породившие пьянство, наркоманию, массовую социальную апатию. Словом, перестройка получила тяжелейшее экономическое и нравственное наследство — раньше или позже за все приходится платить...

Как хотелось утешиться: заменили б Сталина вовремя, все было бы по-другому. Что без серьезнейших перемен не обошлось бы, это верно. Но если бы все определялось только его личными качествами! Вот опубликована статья Николая Бухарина, крупнейшего теоретика партии, сторонника, в отличие от Троцкого, экономических методов развития народного хозяйства. Но каковы его терпимость, отношение к инакомыслящим? «Наконец-то мы снова берем в руки меч против изменников! Придет наше время, негодяи!..» «Мерзавцы», «навоз» — это об оппонентах. Из той же статьи: «Точно охотник за волком, гонялся Ильич за Плехановым». Как кого, а меня коробит от этих строк.

Можно сравнить, как сам Ленин рассказал о конфликте с Плехановым: «Трудно описать с достаточной точностью наше состояние в тот вечер: такое это было сложное, тяжелое, мутное состояние духа! Это была настоящая драма, целый разрыв с тем, с чем носился, как с любимым детищем, долгие годы, с чем неразрывно связывал всю свою жизненную работу... Все налаживалось к лучшему — налаживалось после таких долгих невзгод и неудач, — и вдруг налетел вихрь — и конец, и все опять рушится». В этой исповеди нет и тени тех волчьих настроений, о которых пишет Бухарин.

В трагические годы репрессий и для самого Бухарина найдут зоологический образ — «проклятая помесь лисицы и свиньи». Фразеология нетерпимости, ужасающий словарь эпохи репрессий: «вонючая падаль», «поганые псы», «презренная куча авантюристов» создавались не только Сталиным, Берией и Вышинским. Радек называл Зиновьева и Каменева «бандой кровавых убийц». Пятаков призывал «уничтожать их как падаль»... Не отличался деликатностью язык деятелей РАППа, ученых, сокрушавших оппонентов политическими ярлыками. Чего стоит, к примеру, деятельность академика М. Б. Митина по уничтожению не то что инакомыслия, а всего того, что хотя бы малый след мысли имело.

Все это было не только в политике, в идеологии, но и в экономических отношениях. Более того, там и вызревало, рефлексируя, отражаясь в надстройке. И поотставшего в социалистическом соревновании «с песочком протирали», и на черных досках клеймили: «Вы нас позорите!» Это еще так, по-дружески. А не выполнил план — тут уж язык прокурора...

Не для того об этом пишу, чтобы судить о вчерашнем по меркам сегодняшнего дня, а для того, чтобы сложнейшую нашу историю не втискивать в удобные для драматургии схемы. Для того, чтобы напомнить: «персоналии» значат в истории не более, чем это определено марксизмом.

Может быть, мы еще не вполне оценили предупреждение Маркса: «Ручная мельница дает нам общество с сюзереном во главе; паровая мельница — общество с промышленным капиталистом». Марксизм отвергает технологический детерминизм, но роль средств и методов производства в социальных отношениях учитывает в полной мере. Общественная психология формируется средствами труда, экономическими условиями куда в большей степени, чем какой-либо личностью. И тому дают подтверждение строительство Петербурга и Норильска, епифанских шлюзов и Беломор-Балта, демидовских печей и Магнитки.

Пока косное мышление, иллюзии прошлого тянут назад, к намертво сковавшим сознание стереотипам, сложно думать о творчестве человека, его готовности к нетривиальному действию, к которому ведет не приказ, не постановление, а свободный выбор.

Различных строгостей, критики и самокритики у нас — море разливанное, и все считаем, что мало. Неулыбчивы, озабочены, взрываемся по всякому поводу. А в японских фирмах считается, как пишут специалисты, что критика, взыскания снижают трудовую активность. Человек должен работать с хорошим настроением. Страх порождает беспокойство и суетливость, но не дает нужного результата, исключает подлинные инициативу и творчество. Японцы считают гордость и достоинство мощными стимулами эффективного производства. Поэтому проявляется огромная забота «о сохранении лица» работников, деликатность в общении с ними. Американские менеджеры с их прямолинейностью (куда ей, однако, до нашей простоты в отношениях с подчиненными) начинают все больше воспринимать японский опыт обращения с людьми.

Психологи установили, что рабочие и служащие фирмы «Дженерал электрик» через двенадцать недель после аттестации имели самые низкие показатели по тем аспектам работы, по которым были сделаны критические замечания. Снизились активность и интерес к работе, повысилось нервное напряжение. Вывод: акцент на недостатки, а не на положительные качества работника снижает производительность труда и вырабатывает защитный механизм. Критика улучшает результаты, если ее высказывает человек, пользующийся доверием и уважением, если не является повседневной и привычной, не носит грубой формы. Принято больше критиковать сами идеи, чем их авторов.

То, что мы приписываем дурному воспитанию, лихим нравам, имеет крепкие экономические основания. В том числе стиль общения и жаргон многих нынешних волевых командиров производства. И барская вседозволенность поступков и оценок, и боязнь начальства, и чинопочитание — эти болезни, порожденные рабством и феодализмом, лежали в основе общественной психологии. Бюрократический стиль отношений этот принцип наследует и «обогащает».

Пропаганда культуры, воспитательная работа, просветительство, как и критика авторитарных методов, решают немногое, хотя и этим нельзя пренебрегать. Но бережное, на научном знании и гуманизме основанное отношение к человеку утвердится повсеместно лишь тогда, когда важнейшей потребностью производства станет не просто добросовестный, хорошо обученный исполнитель, а творческая, освобожденная от технологического принуждения личность.

Увы, совсем не так много людей, как думалось раньше, этому выбору обрадовались. Не только для бюрократии был немалый психологический комфорт, когда казалось, что кто-то владеет ключом к разрешению всей многосложности проблем, знает, как всех сделать счастливыми. Но и среди людей, отнюдь не наделенных высокими полномочиями, немало искренне не понимающих, как общество, не впадая в анархию, будет жить по принципу: можно все, что не запрещено законом.

Философия вождизма, административного диктата веками исправно служила властям, ее не одолеть в одночасье, она же серьезнейшая преграда на пути утверждения реальной власти народа. Народ, который не сумеет победить эту философию и ее адептов, обречен быть в арьергарде исторического прогресса. Утрачивая свободу и ответственность, человек лишается вместе с тем и творческого импульса. «Я ничего не могу, ничего не решаю» — что может быть пагубнее для общества, чем это умонастроение, тем более если оно соответствует фактическому положению. А такое положение неминуемо возникает, когда господствуют феодальные нравы, когда популярнейшими словами школьного жаргона становятся «не возникай» и на всю последующую жизнь — «не высовывайся».

Главное состоит в том, чтобы открыть социальный простор творческой личности, чтобы люди пробудились от многолетней социальной летаргии и интеллектуального оскудения. Но сами по себе ни демократия, ни гласность необратимость перестройки не обеспечат. Нужны коренные перемены в производительных силах, в экономике. И при этом хозрасчет, прибыль, жесткую финансовую ответственность нужно сомкнуть с нравственным обновлением общества, с утверждением гуманистических идеалов. Экономическое соревнование, конкуренцию производителей — с такой социальной справедливостью, которая не порождала бы вопроса: правильный ли выбор был сделан и семьдесят, и три года назад?

Есть у нас три экономики. Первая — это государственный ее сектор. Здесь сосредоточена львиная доля средств производства, трудовых ресурсов. Когда речь идет о преимуществах социализма, имеем в виду прежде всего государственную собственность. Но и самые острые наши проблемы, противоречия связаны с нею же. Серьезного сдвига здесь пока не произошло. Об этом, в частности, со всей откровенностью и остротой говорилось на партийной конференции.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.