Жила-была девочка... Так обычно начинаются сказки. Уж не сказку ли я страшную расскажу?

В блокадную пору в Ленинграде жила-была девочка... По имени Шура. Район, где она жила с родителями, прозывали «Огненный мешок». Потому что дома были зажаты заводом металлических игрушек, производящим гранаты, комендантским аэродромом и железной дорогой на Выборг. Немцы бомбили объекты поочередно, но зачастую неточно, и смертоносный груз обрушивался на жилища. Деревья со сбитыми листьями и обломанными ветками съежились, как погорельцы. Дом Шуры в часы налетов ходуном ходил.

Сразу за домом простиралось Серафимовское кладбище, густо поросшее дубами. И Шурина мать порешила:

— Как загудят самолеты, на кладбище укроемся. Там-то потише.

При очередной бомбежке мать и дочь с баульчиком в руке кинулись под защиту гранитных надгробий. Уткнулись в мшистый памятник лицами, глаза зажмурили. Но случилось непредвиденное. Заметался фашистский летчик от зенитного огня, сбрасывая бомбы где попало. Одна с воем и скрежетом рухнула между могил, выворачивая гробы из земли. Мать с дочерью приподнялись, стряхивая с волос труху и песок, увидели, что по плите, к которой они прильнули, широкая щель извивается и оттуда тленом повеяло. Мать с Шурой, задыхаясь, рванулись с кладбища, царапая о кустарник ноги.

Однажды мать, давясь слезами, достала большое ватное одеяло.

— Всех детей в глубь страны отправляют, — всхлипывала она, — вот тебе теплую защиту готовлю.

Но вскоре выяснилось, что на эвакуацию детей смотрят сквозь пальцы, не принуждают, и мать заявила бесповоротно:

— Никуда не отправлю.

Осень со слякотью, с затяжными дождями, с зябкими сумерками, с усиливающимся голодом наваливалась на горожан. Одно выручало — Шурин район был старый, с деревянными домами, заборами. Разбитые деревянные постройки шли на дрова. Щепа, обрубки, палки трещали в печах, согревая людей. Шура позже, уже став немолодой женщиной, всегда считала, что спаслись они из-за обилия тепла. Стоило стодвадцатипятиграммовую горбушку размочить в кипятке и каждую крошку в себе ощутишь, как живую. А в блиндаже перед домом баню наладили. Ссохшееся тело распаришь, склонясь перед тазиком, и словно оно залоснится, покраснеет, по-живому задвигается.

Торф приспособились в пищу употреблять. Даже ласково его величали: «черный творог». Нашла Шура со сверстниками на задворках яму с испорченной кислой капустой. Верно, до войны еще зарыли как не соответствующую кондиции. Подростки набивали раскисшим месивом кастрюли, несли домой. А еще — гниль картофельную в земле обнаружили — на сковороде жарили картошку, черную, морщинистую. Насыщала... Праздник выдался, когда принес отец невесть откуда лошадиную кожу. Натянули ее на полено, пихнули в печь, обожгли, мочили, чистили, резали на ремни и потом жевали, может, часами жевали...

Шура верила, спасение шло оттого, что она не застывала на месте, не сидела сиднем, а двигалась, двигалась... Дрова собирала в вязаночки, волокла; дубовую кору отковыривала от стволов; коренья вытаскивала из почвы; кочерыжки капустные выискивала, крепкие, круглые, как затычки в бочке. Иногда укладывала на самодельные салазки березовые кругляши, плелась на Дерябкин рынок. Стояла там, закутанная в материнский платок. Мимо, как тени из преисподней, скользили людские фигурки. Спрашивали Шуру:

— На что дрова?

— На хлеб.

Тени скользили дальше, а кто-то трогал полешину, кудрявящуюся бересту, торговался. Хлеб стоил тепла. Засунув за пазуху окаменевшую от мороза пайку хлеба, спешила Шура к матери.

Мать Шуры устроилась дворником в своем же доме. Думала она, что за светомаскировкой следить придется, учет жильцам вести, домовое хозяйство поддерживать... Но оказалась работа жестокой, изматывающей душу.

С самого рассвета тянулись к Серафимовскому кладбищу саночки с покойниками, немощные люди их везли. Сил не хватало доставить трупы до кладбищенского морга, бросали горемык на снежных подступах к кладбищу. И дворничиха, как выражалась, «подчищала» квартал — собирала кинутых, дотаскивала до кладбища.

Целые семьи в частных деревянных домах незаметно вымирали, и дворничиха в неделю раз обходила окрестные дома, стучала в двери:

— Живы?

— Живы, — доносились бесцветные голоса. А не дождавшись ответа, вскрывала дверь; и как-то увидела в опустевшей квартире одичавшего от голода ребенка у окоченевшего трупа матери. Она взяла ребенка на руки, отнесла в детприемник.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.