Дежурный из ветеранов потоптался, пооглядывался, не находя собеседника, сказал, словно самому себе:

— Промашку здесь дали. Вот когда Зимний тушил... — но на него так посмотрели сослуживцы, что он запнулся: — Оно, конечно, иные обстоятельства...

А Вася-морячок с бронепоезда подрулил к Шуре и предложил свойски, как товарищу:

— Саша, Саша, ты хороший парень, хочешь из автомата пострелять?

— Хочу, — сказала Шура, хотя такие желания к ней никогда не приходили.

Они вышли на пустырь, в который упиралась заброшенная дорога, а на ней красовался дорожный знак «Проезд закрыт».

— Вот мы по знаку и влупим, — предложил Вася, — потому что нам все проезды открыты.

— Открыты! — засмеялась Шура, и Вася показал ей, как нужно держать автомат.

Шуре нравилась ее служба, тем более после знаменитого обстрела люди ее зауважали. Но горе подстерегало вновь.

...Отец ее, шофер, вел грузовик под Любанью во фронтовой полосе. Бомба разорвалась, его из машины выкинуло и в обморочном состоянии засыпало землей. Отходили его, но возник у него гнойный плеврит и доставили его в Ленинград в госпиталь.

У Шуры было круглосуточное дежурство, а потом двое суток отгула. Теперь она свои свободные дни проводила на 22-й Линии, где в бывшей школе располагался госпиталь.

Отец в ее жизни занимал мало места: нелюдимый, занятый работой, он возвращался домой поздно и редко общался с дочерью. Но в госпитале у кровати больного отца Шура вдруг с пронзительным чувством печали поняла, как он ей дорог, как не хватало ей всегда отцовского участия в жизни. Отец лежал остриженный, строгий и часто, открыв светлые глаза, касался Шуриного плеча, руки, как бы желая удостовериться, что дочь рядом.

— Ты бы шла домой, отдохнула...

Но Шура качала головой, умиротворенность проскальзывала в лице отца — он был рад, что дочь не уходит. Шура не знала, о чем иногда размышляет отец, сдвинув брови и беззвучно шевеля губами, но ей казалось, что он думает о том, как они дружно будут жить вместе после войны. Отец кашлял, и Шура подставляла ему тазик. Он улыбался через силу.

— Ты не гляди, что я такой. Я еще... — И он не договаривал. А Шура про себя договаривала за него, и слова у нее все были хорошие. Каждый раз, когда Шура приходила, он старался чем-то угостить ее из своего госпитального пайка — кусочком сахара, хлебом с повидлом...

— Ты ешь, ешь, мне много нельзя, пищевод царапает, — уговаривал он отнекивающуюся Шуру. Шура, чтобы не обидеть отца, отламывала от горбушки, но хлеб не шел в горло даже при ее постоянном недоедании — стеснялась она.

Шуру полюбили в палате больные и раненые. Отец гордился этим. Иногда он шептал дочери:

— Ты к Потапову подсядь, что-то у него там к тебе есть...

Потапов, молодой сапер, подорвавшийся на мине, обросший рыжей курчавой бородой, лежал в углу палаты. Руки у него были парализованы.

— Ты бы мне письмишко соорудила, — нервно и с каким-то защитным небрежением попросил он.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.