— За редким исключением. Уж если ты, Зойка, меня обманешь, тогда вообще... Тогда правды нету.

Я спросила:

— Ты в кого такой меланхолик, в маму?

Он сразу стал мрачный.

— У меня матери нету, ясно? Она меня с трех лет бросила, с хахалем сбежала, за денежки его легкие. На юге живет, говорят. Да мне плевать!

Вон откуда все!

— А Стеша? Ты как считаешь? Стеше тоже нельзя верить?

Он молчал, курил, потом обронил:

— Я же сказал, что есть исключения. А, впрочем, кто ее знает, Стешу...

Я гляжу на Олега сбоку. У него очень красивый, медальный профиль, но что-то в нем отверделое, отлившееся, упрямое — мне от этого немного страшно.

Он шел и пел под нос себе. Мы держались за руки.

Вот действительно проходит вечер, наступает ночь, потом утро и так далее, как поется в Олеговой песне. В чем смысл всех этих дней и ночей, как ухватить его? Ведь от этого моя жизнь и жизнь Олега стала бы другой, совсем другой, мы поняли бы, как идти, куда, зачем! И пришла бы легкость, свет. Олег говорит, что я «занимаюсь ерундой». Человек, по его словам, не может жить какой-то общей, абстрактной целью, а только маленькими, конкретными, лично своими: допустим, получив специальность, жениться, купить мотоцикл, выпить, приобрести в кредит зимнее пальто, отвезти ребенка в деревню.

Вот так и проходят дни, вечера, ночи. Это так, я понимаю, но какая воющая скука в непреклонности маленьких событий! И больше ничего? Совершенно ничего? Так не может быть! Я не хочу, чтобы так было! У нас на участке есть одна револьверщица, она уже пожилая, у нее стаж с 1937 года. Раньше она жила в деревне, под Горьким. И это чувствуется: когда она трогает землю в горшке с цветами, то делает это не так, как я, а особенно, ловко, как будто материю щупает. Про цветы, которые завяли, она сказала: «Эх, жалко, погасли». Неужели и мы «погаснем»? Вот сейчас я живу и верю, что впереди блестит что-то, что-то будет необычное, удивительное. Я буду искать это, ждать этого. А если не дождусь? Если бессмысленно ждать? Может быть, отец тоже ждал и не дождался?

Олег целовал меня на прощание. Даже косу поцеловал. Он хотел, чтобы я забыла все, что случилось со мной на заводе, но я не могу, не могу!

Сегодня делала 114-ю ручку. Это для рейсфедера, она похожа на карандаш — черная, полированная, гладкая, как поверхность пианино. Каравай поставил мне резец (он по фигурации напоминает топорик опричников в миниатюре) — и резец делает на конце ручки закругление. Ритм! Ритм! Пачка «карандашей» зажата в левой руке. Один подаешь в бешено вертящееся отверстие цанги, другой вытаскиваешь. И так три с половиной тысячи за смену. Пятки зудят и ноют. Огромный деревянный ящик полон доверху, и вначале меня охватывает страх, что мне не успеть, не успеть... Сегодня мы оказались в одной смене с Олегом. Он подошел ко мне как будто концы взять, дунул сзади на шею и велел ждать его на остановке. Какой тон! Я сказала: «Посмотрим». Скоро мы перейдем на семичасовой рабочий день. Известие об этом вызвало страстный спор. Завела Рита Каратаева — маленькая, тщедушная и блеклая женщина. Эта Рита — просто феномен. Когда следишь за ее работой у станка, то странным кажется, как она дотягивается до всех рукояток. Щупленькое тело ее просто перелетает с ручки на ручку.

Мне кажется, я работаю быстрее, на пределе сил, но она смотрит на меня с усмешкой и говорит:

— Давай, давай! Быстрее задком двигай!

Так вот, пришла Лидка и сказала, что при семичасовом рабочем дне заработок у нее будет, наверное, рублей 70 — 80, а за норму возьмут среднее, что может сделать человек. Ритка сказала:

— Ну да еще! Все равно буду столько же вышибать, сколько вышибала за восемь!

Надька подначила:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.