Записки Зои Курбатовой

— А то, что я ему голову оторву! Что там было?

Дурак, надо же! Приревновал!

— Что было? Углы резания объясняли — задний, передний...

— А мы без них с тобой все углы найдем, а, Зойка? Да не будь ты такой принципиальной!

Лезет обниматься. Но я ведь вижу, что выпивши, а до получки три дня. Откуда деньги? Молчит, ухмыляется. Мы стояли возле его дома, откуда вышел малый в рваной ковбойке и говорит Олегу:

— Ты! Атас! У тебя там милиция шурует... Тетка плачет.

Олег вдруг побелел, побелел, я думала, он упадет. И вдруг как молния пронеслось резко, с болью в голове: «Он вынес готовальни!» Он! Вынес... Не могу написать «украл». Не могу, потому что это Олег, мой Олег...

Мы сразу ушли от калитки. Нельзя было представить, что все кончится сейчас, сразу, вот так... Он говорит: «А я тебе подарок купил». И вынимает из кармана браслетик с камешками. Дорогой. «Возьми. Или теперь все?» Я просто не знала, что делать. Отказаться, бросить сразу, порвать? Но взять ворованное, на ворованные деньги купленное... Сердце мое болело, прямо разрывалось. Я заплакала. Я так громко плакала, что люди оглядывались и смотрели. Я сказала:

— Ты что натворил?! Он ответил:

— А, брось ты! Все так живут... Они у меня все равно ничего не найдут. Пусть докажут! А я хотел, чтобы мы с тобой весело пожили, в ресторанах побывали и везде. Я из-за тебя старался, а ты мне же по морде! Ну запомни! Ты возьмешь или нет, последний раз спрашиваю?

Но я сказала, что нет, что я брезгую этим подарком, и мне все равно, найдут у него ворованное или нет, он для меня вор. Для всех он вор, вор, вор!

И тогда он ударил меня. Это было ужасно. Как будто дерево на меня обвалилось или стена. Сразу все качнулось и исчезло, как будто сомкнулись надо мной дверцы огромного сундука.

Я очнулась дома. Мать заплаканная сидела рядом. Оказывается, меня дотащил Олег. Сказал матери что-то невнятное и исчез.

Приезжал вчера врач. Сказал, что, возможно, легкое сотрясение мозга. Но обошлось. Я сижу. Вот пишу. Неужели это все случилось со мной? С Олегом? Не могу сдержать слез. За что? Почему так вышло? Что теперь с ним будет? Голова кружится. Нужно лежать.

Сегодня четверг. Приходил проведать Каравай — он живет рядом, через три дома, оказывается. Я спросила про Олега. Он поколебался, но потом сказал, что забрали его. Тогда я спросила, а вот вы... Ну, у вас тоже ведь судимость была, да? Значит, люди еще могут измениться, поправиться. Каравай сказал, что, конечно, могут. А про себя пояснил, что он работал в леспромхозе шофером, и там у них был такой Шурка-Шакал. Он себя хозяином считал. Тоже шофер, здоровый: «Сила есть — ума не надо». И он всех притеснял. Требовал к тому же почтения. Если едут по узкой дороге, ты ему обязательно уступи, а то он тебя начнет зажимать и в кювет спустит. И вот Каравай с ним сцепился, и до того дошло, что пошел на узкой дороге на таран. И Шакал не уступил. Столкнулись машины! Караваю еще ничего, а у Шакала — травма. Машины побитые… Судили Каравая, дали условно.

Да, Каравай — это Каравай... У него и судимость какая-то... Не позорная...

Каравай принес мне меду и велел есть. Но я не могла, я ревела и ревела.

— Да! — сказал Каравай. — Суд на заводе провести хотят. Не повезло тебе с парнем. Где сильней тряхнуло, там он и вывалился.

Когда Каравай ушел, я села писать Олегу письмо, рвала, снова начинала. Не могу! Мне кажется, я лечу в пропасть, в бездну! Нет опоры! И нет поддержки. Нет смысла ни в чем.

Вышла во вторую смену. Стеша дала мне яблоко, обняла и говорит: «Ничего, Зойка! Женщина все может перенести». Она уже все знает. Я говорю ей, что вот будет суд, тут, на заводе. Нельзя ли без этого? А она говорит: «Нет, это правильно. Об этом мы сами и просили». Она говорит еще, что этот суд будет важнее, шире, что ли, чем просто суд за уворованные готовальни. Олега будут судить за отношение к заводу, к людям, к своему делу, вообще за отношение к жизни. И этими судьями будем мы.