Сколько раз я встречал в кроссвордах определение из четырех слов: «Пустыня на севере Чили». Иногда я вспоминал ее название, иногда забывал, но, признаюсь, кроме того, что эта пустыня лежит на севере Чили, я ничего о ней не знал. Между тем Атакама — пустыня знаменитая, единственная в своем роде на земном шаре.

Во всех других пустынях земли есть какая-то жизнь. Во многих из них весной зацветают цветы или всходит трава, правда, очень ненадолго: солнце вскоре выжигает их напрочь. В других встречаются какие-нибудь нежадные на воду растения, вроде кактуса, агавы, нашего саксаула. В песках этих пустынь водятся обычно змеи, ящерицы или насекомые.

В Атакаме ничего не растет, ничто не живет — она бесплодна, как Луна, как бесплодны, по-видимому, пустыни Марса.

На краю Атакамы прижатый пустыней к голому каменистому берегу океана лежит город Антофагаста. Мы прилетели сюда из Сантьяго самолетом в первых числах мая. В просторном вестибюле нового многоэтажного отеля, построенного над самым океаном, нас встретили представители местного университета, руководители отделения Института чилийско-советской дружбы и наш будущий гид по пустыне Лаутаро Нуньес.

Антофагаста — большой рабочий город. Именно здесь когда-то зародилась и начинала свою деятельность Коммунистическая партия Чили, и тут многие испытывают интерес и симпатии к Советскому Союзу. Русских в городе почти не видели, но как раз этой весной (а по-чилийски осенью), месяца за два до нашего приезда, Антофагаста принимала советских моряков. Один из наших торговых пароходов, совершавших плавание в Великом океане, зашел в порт, чтобы произвести какой-то мелкий ремонт и пополнить запасы угля и воды.

Экипаж корабля за время своей непродолжительной стоянки успел приобрести здесь массу друзей. Десятки жителей Антофагасты побывали в гостях у моряков на борту парохода или встречались с ними на берегу и сейчас в разговорах с нами с восторгом говорили о веселом, открытом характере русских, об их гостеприимстве и радушии, о безукоризненно корректном поведении, выгодно отличавшем их от матросов некоторых других национальностей.

Но, конечно, самый заметный след наши молодые морячки оставили в женских сердцах. Когда мы три дня спустя улетали из Антофагасты, проводить нас на аэродром явилась большая группа девушек, работниц и студенток — активисток местного отделения Института чилийско-советской дружбы. В ожидании самолета мы долго сидели с ними в кафе аэропорта, и Нине Булгаковой пришлось стать поверенной всех их сердечных тайн. Вздыхая, они наперебой рассказывали, какой хороший парень был «Васья», каким весельчаком оказался «Ванья», как славно поет и играет на гитаре «Петья», а потом доставали из сумочек фотографии, с которых нам улыбались широкие «расейские» лица наших ребят. Моряки эти почти все были жителями Ленинграда, поэтому девушки какими-то особыми глазами смотрели на единственного в нашей компании ленинградца — Мишу Дудина, словно завидуя, что он имеет возможность ходить по одной улице с их далекими «Ваньями» и «Васьями».

Признаюсь, Антофагаста не радует глаз при первом свидании с нею. Она далеко раскинулась на пустынном и суровом, каменистом берегу океана, на голых желтых холмах. Довольно унылое зрелище открывалось из окон наших комнат в гостинице — тесное скопище множества домов, в большинстве своем одноэтажных, стандартных и почти начисто лишенных какой бы то ни было зелени. Лишь изредка между крышами мелькнет одинокое дерево или зеленое пятно небольшого садика — видимо, плод многолетнего и упорного труда людей. А на окраинах города, где обширные пространства заняты наскоро сколоченными из досок и всевозможного мусора лачужками бедноты, совсем не встретишь зелени: здесь некогда и некому думать о разведении садов.

Зато в центре города, около старого собора, небольшая площадь густо осенена плотной зеленью листвы больших деревьев и размашистыми кронами высоких веерных пальм. А в соседних улочках, где за солидными красивыми оградами стоят особняки состоятельных людей, можно увидеть и зеленые палисадники, и клумбы с цветами, и вьющиеся растения, оплетающие фасад дома. Да еще по берегу океана тянется небольшой, но красивый Приморский парк.

Но, увы, вся эта зелень выросла не на местной почве, а на привозной земле.

Антофагаста — центр добычи двух главных полезных ископаемых Чили: меди и селитры. В прежние времена судам, приходившим за этим ценным грузом в Антофагасту, нечего было привозить сюда — людей жило тут сравнительно немного, да и покупать им было не на что; рабочим селитряных и медных рудников даже не платили денег, а выдавали специальные жетоны, заставляя делать покупки только в магазинах компаний, которым принадлежат разработки. Но идти порожняком через океан корабли тоже не могли: чтобы обладать, как говорят моряки, достаточной остойчивостью, судно должно было плыть с каким-то грузом, и трюм корабля загружали просто землей из порта отплытия, а потом выгружали ее в Антофагасте. Землю эту, доставленную из разных мест Америки, Европы, Азии и Австралии, уложили толстым слоем на берегу океана и посадили на ней деревья, которые с годами превратились в городской Приморский парк.

Когда мы выезжали из города, на горизонте за желтыми холмами медленно всходило солнце, и было не холодно, но, пожалуй, чуть-чуть свежо. По асфальтовому шоссе мы перевалили через эту гряду холмов и въехали в собственно пустыню. С любопытством мы вглядывались в нее, стараясь скорее проникнуться настроением Атакамы. Мы даже через некоторое время попросили Лаутаро остановиться и заглушить мотор, чтобы, отойдя в сторону от шоссе, постоять как бы наедине с пустыней, вслушаться в ее тишину. И постепенно она раскрывалась нам.

Во все стороны далеко к горизонту тянулась однообразная рыже-серая, слегка всхолмленная равнина. Это был камень, иногда цельный, но чаще покрытый слоем таких же рыжих каменных осколков и песка. Я назвал Атакаму рыже-серой, но это лишь преобладающий, можно сказать, среднеарифметический цвет ее. На деле же эта пустыня необычайно богата красками, самыми разнообразными, порой весьма яркими, но, пожалуй, всегда сдержанно благородными, пастельно смягченными, никогда не режущими глаз. По мере того, как мы ехали, каменистая земля Атакамы и склоны ее холмов, то отбегающие к горизонту, то подступающие к самому шоссе, все время меняли свои цвета и оттенки: то они темнели, доходя до густого серо-коричневого цвета, то светлели, отливая почти яичной желтизной, то появлялись на них синеватые, как бы небесные оттенки, то вдруг они окрашивались в ярко-зеленый цвет и издали казались покрытыми травой, а на деле это были только какие-то медные окислы, свидетельствовавшие о присутствии здесь руды.

Но при всем богатстве красок было в этом пейзаже что-то величественно суровое и, быть может, еще равнодушно-жестокое. Вероятно, такое ощущение возникало от сознания того, что эта холмистая каменно-песчаная равнина тянется вдаль и вширь на многие сотни километров и на всем ее огромном протяжении по воле природы не растет ни кустика, ни травинки, не ползает по земле и не летает в воздухе ни одна живая тварь, даже в небе ни одной птицы, ни единого облачка и только солнце, ослепительное и обжигающее, в одиночестве ходит по своей медленной дуге. Словно пустотой космоса, безлюдием Луны, безжизненностью иных миров веяло от этой пустыни.

Но мы не видели этой полной безжизненности Атакамы, мы только чувствовали ее. В реальности она лежала где-то за пределами видимого горизонта, за десятки километров отсюда, а для нас, мчавшихся на машине по шоссе, оставалась чистой абстракцией, только представлением, которое тут же опровергал наш собственный глаз.

Да, по злой воле природы эта пустыня была лишена жизни. Но ведь есть на земле другая воля, оказывающая свое сильное и победительное влияние, — воля людей. В Атакаме не могло жить ничто ...кроме человека, и человек, придя сюда, принес на эти бесплодные камни и пески жизнь в самых разных ее формах.

Уже само шоссе — широкая асфальтовая лента, по которой, несмотря на ранний час, навстречу нам время от времени проскакивали грузовые и легковые машины, — было прямым опровержением безжизненности этих мест. Справа, параллельно дороге по насыпи тянулся рельсовый путь, и по нему изредка шли то платформы, груженные медной рудой, то нефтеналивные составы. Слева, такой же параллельной ниткой, уложенный прямо по земле, уходил в глубь пустыни водопровод, присыпанный сверху камнем и песком, видимо, для того, чтобы солнце меньше нагревало трубы.

Через каждые несколько километров в стороне виднелся одинокий домик путеобходчика или водопроводного мастера, и обычно около него, радуя глаз зеленым пятнышком, росли кусты, а то и деревья. То справа, то слева, вдалеке от дороги, у самого горизонта, мы замечали какие-то длинные строения или высокие дымящие трубы, а порой из-за гребня холма только вставало высокое облако пыли и дыма. Это были медные или селитряные рудники. Все, что мы видели здесь: и это шоссе, и железная дорога, и водопровод, и далекие дымки, — существовало только благодаря им и только ради них. Без них Атакама по-прежнему оставалась бы пустынной землей. Они, эти рудники, и те, кто ими владел, были полновластными хозяевами всего, что лежало вокруг, всей мертвой и живой природы, включая сюда и людей, хозяевами предприимчивыми и рачительными, жадными и расчетливыми, бездушными и жесткими, как сама эта пустыня.

До первой придорожной деревни, где мы сделали короткую остановку, от Антофагасты было около ста километров. Правда, слово «деревня», связанное в нашем представлении с возделыванием земли, здесь совершенно не подходит — какое уж земледелие в такой пустыне! Просто это был маленький рабочий поселок при медном руднике, которого, правда, отсюда, с дороги, мы не могли видеть — он находился где-то за склонами ближайших холмов.

Поселок состоял из двух-трех десятков домов, вытянувшихся по обеим сторонам дороги и окруженных сложенными из камня желтыми заборами, похожими на глиняные дувалы наших среднеазиатских кишлаков. Было раннее утро, и все еще спали. Только у открытых дверей, над которыми висела вывеска «Бар», стоял пустой грузовик, — наверное, шофер пошел внутрь выпить кофе. Улица казалась безлюдной — никого из жителей поселка не было видно.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.