И все, да, все смотрят, а я прямо всем телом чувствую, как глядят и судят, в душе одно: «Ну решайте, ну судите скорее. Говорите, бейте, только не молчите».

Караваев смотрит на меня и вытирает лоб.

— Не ожидал от Курбатовой, — заявляет. — Вроде из хорошего теста слеплена... Не ожидал.

— Ей на нашу честь наплевать, — твердит свое Анна. — Она незрелость свою доказала. Какой из нее инструментальщик?

Вдруг Лидка ей говорит:

— О, да я то курьером, то штукатуром, то фрезеровщицей работала, так у меня что, то курьерская честь должна быть, то штукатурская, то фрезеровочная, что ли? Чего ты к этому, Нюра, прицепилась?

А Нюра:

— Ты своим калейдоскопом профессий тут не тряси. Ты, значит, не самостоятельная, зацепиться не за что, ничего не любишь — какая уж тут честь? Если ты транзитная, тебе тут все едино: гори огнем, заливай водой. А вот если б ты привязалась к делу да отдала бы ему силенок и нервишек — другой коленкор.

Тут я не выдержала.

— Нюра, — говорю. — Я виновата, но ведь все-таки детали те стоят копейки!

— По копеечке весь завод растащить можно, — вмешивается Стеша. — Да не только в деталях дело. Дело в человеке, вот в этой Курбатовой. Смотрите, она сама о себе рассказала — это ее храбрость, ее хорошее самолюбие. Она, значит, верит, что мы ее правильно поймем и дадим ей возможность стать действительно настоящей работницей и хорошим человеком.

— Вычесть у ней из зарплаты! — кричит Веруля. — Таких учить рублем надо.

— Кладовка, захлопнись! — говорит Олег.

Он курит и гасит окурки о каблук. Он не смотрит на меня. Ему, наверно, за меня обидно. Минут пятнадцать с меня снимают стружку. Потом Караваев говорит, что хватит и что до меня «дошло». Мне велят сесть, но я не могу согнуть ноги в коленях — прямо как столбняк нашел. Щеки горят, в глазах щиплет. Работаю, как в чаду. Ухожу — забываю снять халат и так иду целый квартал, пока не обращаю внимание на свое отражение в зеркальной витрине. Каравай теперь все. Теперь он меня презирать будет. Всегда.

Вечером приходит Олег. Мы ходим по бульвару. «Пройдет день — настанет вечер, — поет Олег. — Пройдет вечер — будет ночь. Ночь пройдет — настанет утро». Он мурлычет эту бесконечную песню, как будто серу жует. Потом говорит:

— Все проходит. Это и на кольце царя Соломона вырезано было. Плюнь. Я вот с сорокового года, а ни разу в отделении милиции не был, а Караваев судимость имеет, а туда же — «не ожидал».

Но мне плохо. Я не знаю, за что судили Каравая. Я только помню его глаза. Помню, как он работал, как он относился ко мне. И мне больно, что между нами оборвалась ниточка. А виновата одна я, только я!

На углу, возле «Гастронома», мы неожиданно встретили Верулю. Она была расфуфырена — с вырезом ниже некуда, на голове «хала». Шла под ручку с «дядей», а рот накрашен до ушей.

— Шляется, — сказал Олег. — А Витька в армию уходил — жениться на ней хотел. Мать еле отговорила: мол, проверь себя. Все бабы такие...

Он посмотрел на меня.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.