Ящичек с разговорами

Отрава в этой книжке: «каждый может иметь силу над людьми». Каждый, даже он, Трофимыч, в ничтожестве бытия своего.

Охмелел Трофимыч, и взгляд свой жиденький стал напружинивать перед зеркалом.

Тихий глаз у Трофимыча, пуганный, понатужится и проволокой воткнет взгляд в толстомясый Матренин зад.

Этим взглядом, да ка - б в глаза Матрене глянуть, сразу бы над ней верх Трофимычу держать, так по книжке той соблазнительно выходило.

Но под глазом Матрениным рвалась проволока тонким льняным волокнушком, невозможно в лицо глянуть.

Так и сверлил Трофимыч Матренин зад в ожидании чудесного воздействия.

Но вовсе неуязвима Матрена Егоровна с тыльной стороны, а дурной глаз Трофимыча приметила, встревожилась.

- Неужто сглазил кто дерьмо это? Какая лахудра позавидовала?

К вечеру от лекарки переулочной мазь принесла, из толченого таракана с божьей коровкой на свином сале, намазала разбухшие Трофимычевы глаза.

Тем и кончилась затея.

С войной, с революцией - лютела Матрена, и соответственно тишал Трофимыч. И радостям его тихим - конец.

Где уж тут «Вокруг Света», когда собственная планета сползла с места и поехала невесть куда. Трофимычу из тараканьей дыры не видать, загнала в угол Трофимыча Матрена в лютости беспримерной, в кусочном раже. Ковырялся над старыми подметками, над заплатками на сапоги, на валенки - за фунт, за полфунта ржаной муки.

Стала фабрика, целый день дома, валенки, сапоги, рвань, вонь, мучица. Так ничего и не видал Трофимыч. К скопищам люда фабричного от девятьсот пятого страх нутряной. Упорство в этом, даже натуре Трофимычевой несвойственное; одно твердит:

- Шалишь, не втянешь!

- Тьфу ты, бабья затычка!

Так и жил в низкой цене меж товарищей, вовсе без цены дома, и сам для себя потерянный, в ненужности бытия человек, Трофим Иваныч, рабочий табачной фабрики.

Ну, а когда каждому колесу опять своя колея, каждая гайка свой нарез нашла, опять утрами Трофимыч на фабрике, а вечерами за журналом «Радио».

И до того почитался, что однажды вместо получки принес эдакий маленький ящичек, весь в проволоках и с трубками.

Так дерзостен был поступок, что Матрена даже ругаться не стала, не рехнулся ли, присматривалась зорко целый вечер.

А Трофимыч от роду словами не богат, да и от Матрены не было ему повадки разговором баловаться, не спрашивает - и ладно, и он молчит, носом посапывает, нутряным светом светится, катушки разматывает, укрепляет ящичек, а потом, как обмотал голову ремешком, так и замер в благоговейном трепете.