— За что тебе стыдно в этой войне?

— Только за одно: не дал в морду одному... полковнику. Приехал из Союза с инспекцией: «Что же вы тут зверствуете, как наемные убийцы?» А сам даже погоны не надел, как бы чего... Ты поверь, это правда, прежде чем спустить курок, вспомнишь: у него есть отец и мать...

Он протянул удостоверение участника войны. Опусти голову и пропусти его вперед. Не смей забывать, это он расплатился за твое молчание, за твою политическую и гражданскую аморфность, расплатился не только кровью... И это ты в течение девяти лет давал немое согласие на его смерть.

— Жертва? Я никому не позволю называть себя жертвой, — Володе Турину, энергетику из Казахстана, не до компромиссов. — Я защищал советскую границу. Это сейчас умники говорят, что бессмысленная была война. Где же они были тогда? ...Я попал в окружение вместе с тридцатью пятью солдатами. Уцелел один. И когда для тебя одного поднимают вертолеты, когда сотни солдат рискуют жизнью для тебя одного, ты понимаешь, что такое Родина. И пока я сутки выбирался из окружения, все передумал.

Я шел к своим. Только не вышел до сих пор...

В госпиталь мне написали матери: «Сынок, ты у нас один на тридцать пять матерей». Я перед этими матерями всю жизнь в долгу буду.

Можем ли мы требовать больших льгот? Едва ли. Когда писали рапорты, мы не думали о куске колбасы... Мы прошли огонь, воду, а медные трубы — в нашу честь или не честь — не нужны нам.

Благословенны сильные, даже когда обманываются.

Моими собеседниками были разные люди: в Бобруйске. Минске, Москве, Алма-Ате... Но, казалось, это говорит один солдат. Он носит тельняшку. Прямо смотрит. Резко судит. Учтивость — не в его характере. У него чуткие, глубокие глаза и сердце, мгновенно пеленгующее фальшь. Память об Афгане осталась, возможно, татуировкой: там, где сердце, — пуля с меткой группы крови и еще два крыла — крылья смерти. Он выжил, но эти крылья будут с ним всю жизнь.

Он рисковал правом на жизнь за глоток воды и свежего воздуха, согревался «одеялом» из терна, убивал, спасал, защищал... Гашиш, плант, чаре — большинство из нас, к счастью, только предполагают, что это. Ими он, случалось, поддерживал свой дух. Мать и жена знают, как страшно он кричит по ночам. Он вернулся с длинным перечнем хворей и стал сильнее, старше не только своих одногодков. Но слишком часто забывает он о самом главном для того, чтобы выжить, — о страхе. Бояться он не привык.

— Скажи, что самое страшное на войне?

— Когда человек умирает. Особенно вначале... Первый раз увидел, когда пересекли границу. Мы ехали, а он лежал у дороги с вывороченными кишками, душман. Потом погиб наш и еще один погиб, а потом привыкаешь, что ли... Здесь на похороны ходить не могу. А там тащишь на себе труп, случалось сразу двоих, и ничего. Родные. Только бы дотащить... Только бы... Рубашка насквозь в кровище, слиплись, как срослись. И руки в крови, и голова в крови... А за что?

— Прошу тебя, хватит. Не надо больше.

— Конечно. Только нам с этим жить... Прости.

...И на третий день шел дождь. Под зонтиками коротали время старушки, в столовой гремели посудой и пахло унылой диетической пищей — «оздоровительный конвейер» действовал.

А в центре санатория у гипсового монумента увядал букет тюльпанов. Да, вспомнила, ведь вчера здесь по заказу Белсовпрофа снимался рекламный фильм о центре.

Говорят, эти цветы подарили «афганцам». В кино.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.