Мне вдруг стало весело. Может, и пусть продолжает разыгрывать из себя безупречного гуру арткоммерции? Этакого бескомпромиссного сэнсэя? А драгоценный сверток пока полежит в кармане? Пока…
- Иван, я есть хочу, - простонала я. Получилось даже более жалобно, чем замышлялось. - Со вчерашнего утра ни маковой росинки… Накорми меня, пожалуйста, в хорошем ресторане… А потом включишь в тот же счет…
- Потерпишь, - вдруг жестко оборвал он. – Поешь в самолете. Вылет в полшестого. В четыре надо быть в аэропорту.
Мне показалось, что он уже переигрывает. Или, наоборот, наконец-то, снял все маски?
- Возьму тебе кофе, - поднялся Иван. – Эспрессо?
- Спасибо, - кивнула я. – Двойной. Спроси, может, к двойному полагается бесплатная слойка…
Иван изобразил недовольную мину, но промолчал.
Пока он ждал у стойки и разглядывал крутой стан молодой неулыбчивой продавщицы, я думала: «Да, пожалуй, моя награда пока полежит в кармане… Конечно, я виновата, но это не значит, что можно цыкать мне, как проштрафившейся прислуге. Помучайся, дорогой, пусть тебя еще немного погложет потеря грошовой прибыли от перепродажи куска глины…»
Рейс был с пересадкой в Берлине. В тесном терминале Тегеля очереди на пограничный контроль сплетались кольцами как змеиный клубок.
Иван делал страдальческое лицо, смотрел в сторону, а когда до стойки оставалось три человека, сказал:
- Я тебя догоню. Живот чего-то скрутило… Проклятый кофе… - И, придерживая портфель, исчез в толпе.
Я вздохнула с облегчением – если на контроле придется разворачивать драгоценный сверток, тайна открылась бы компаньону раньше времени и в не слишком торжественной обстановке.
Немец-пограничник задал несколько вопросов, я в ответ покивала головой. Он внимательно посмотрел мне в лицо, с лихим стуком поставил штамп в паспорте и профессионально улыбнулся. Газетный сверток никого не заинтересовал.
Иван догнал меня в накопителе. У входа в самолет встречали стюардессы в ярко-красных шапочках-беретах, такого же сумасшедшего цвета лайковых перчатках и такой же губной помаде. На стекле иллюминатора серебрились тонкие струйки дождевой воды.
Лайнер мягко откатился от телетрапа и стал поворачиваться хвостом к футуристической диспетчерской башне. Потом мимо пронеслись аэродромные фонари.
Когда яркие огни Берлина под крылом потускнели и спрятались за клочкастыми облаками, я закрыла глаза. Вряд ли это был сон – я слышала, как мягко шумит самолетная вентиляция, как Иван о чем-то говорит со стюардессой по-немецки, как он шелестит страницами журнала и время от времени тихо барабанит пальцами по подлокотнику. Но надо мной было ярко-голубое небо Барселоны, расчерченное черными ветвями платанов и заляпанное желтыми кляксами листьев. Наверное, я плыла в лодке, потому что скамейка подо мной покачивалась и иногда вздрагивала от легкой волны. Вода не отличалась цветом от неба и в ней тоже плавали охряные листья. Вдруг я услышала сзади голоса – мужской и женский, и удивилась – речь была русской. Мне казалось, что, если я обернусь, лодка обязательно покачнется и может перевернуться. Несмотря на солнечный день, от голубой воды веяло ледяным холодом.
Те, сзади, спорили, вернее, вяло переругивались.
- Ты же знаешь, - с укором говорила женщина, - Испания – ее любовь… мечта… не знаю, утешение… даже надежда… Надо было ей что-то купить, с тебя не убыло бы…
- Хы, - хмыкал мужчина. – Подари ей свою шубу.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Логунова шутит
Логунова шутит
Отрывок из романа