Танки стояли в овражке, в кустарнике, который тянулся до самого рогачинского леса. Люки были открыты, солдаты стояли небольшими группками, о чем-то переговариваясь.

Предутренний морозец съедал туман, превращая его в колючую изморозь, и она иголками впивалась в лицо. Вот-вот должно было наступить серое, пронизывающе-холодное утро. Сквозь гомон и покрякивание продрогших немцев прорывался монотонный голос радиста, упорно повторявшего свой вызов в одном из танков. Ему не отвечали, потом наконец ответили. Радист заторопился, закричал, глотая слова, Йозеф Йонеш переводил Савватею услышанное:

– Шпрее! Шпрее! Квадрат номер семь... Квадрат номер семь... Рогачин... Рогачин... Баки пустые... Двигаться может только одна машина... С нами генерал Прайс с сыном... Мы отбили его... Ма-ми-не-ц... Прием! Прием... Шпрее! Прием... Партизаны, партизан много... Танков нету... Нету танков... Шпрее! Шпрее! Высылайте горючее... Прайс требует... Срочно... Квадрат номер семь... Поле... Туман... Лес... Шпрее! Шпрее! Прием! Что? В баках – на нуле... Шпрее! Шпрее! Передаю генералу...

В это время кто-то из солдат отчаянно закричал:

– Рус! Рус!..

Распался тревожный хоровод продрогших фашистов. Солдаты бросились к машинам, однако не успели они забраться на броню, как люки, словно по команде, закрылись.

Мы, не дожидаясь приказа Савватея, залегли и открыли огонь по танкам из пулеметов, винтовок, автоматов.

– Кайдашенки! – крикнул Савватей.

Сюда, на пригорок, уже бежали Кайдашенки с пушкой, сняли ее с саней, начали укреплять, но было поздно. Башни танков развернулись в нашу сторону пушками, первые снаряды упали на всадников, под Савватеем убило коня, взлетела в воздух пушка Кайдашенков, так и не сделав своего решающего выстрела. Братья подхватили убитого Сидора и бегом понесли к саням.

Через две-три минуты канонада стихла, порядком разметав наши ряды. Савватей собрал всадников и, сам пеший, без коня, повел их в обход, к кустарнику. Кто-то кричал: «Коня Савватею, коня!»

Когда Савватей доберется до кустарника, мы снова поднимемся на пригорок и откроем огонь по танкам, чтоб отвлечь их внимание на себя. Савватей тем временем выйдет прямо на танки.

Кто-то развернул сани к отступлению, я закричал на кучера – это оказался Тюльпан, – подошел к нему, вырвал из рук поводья и только в эту минуту вспомнил о Насте, ведь она должна быть на этих санях.

– Где Настя?

– Осталась с Татарином... – с мстительной радостью ответил Тюльпан.

Учительница взяла карабин Сидора и пошла с нами. Залегла недалеко от меня. Всадников не было видно, может, уже добрались до кустарника? Пушки смотрели в нашу сторону, но молчали, склеванный взрывами холм скрывал от глаз фашистов цепочку партизан... Мы ждали сигнала из кустарника, хоть и не знали, каким он будет, не договорились с Савватеем. Не успели. Наверно, выстрел... Нет, зажигалка Савватея. Вот она вспыхнула раз, другой, видимо, из-под полы, чтобы только для нас.

Открываем огонь по танкам. Ответ в ту же секунду. Горит, дымится наш холм. Зато из кустарника уже летит на танки Савватей. Рвутся гранаты, от бутылок Ивана Швайки загорается броня. Всего две вспышки, значит, были брошены только две бутылки, и вот головной танк включает скорость, тяжело взбирается на пригорок, под которым они расположились, делает несколько выстрелов в нашем направлении и скрывается в тумане.

Савватей расхаживает по броне, стучит каблуками, кричит:

– Сдавайся! Вылазь!..

Пленные солдаты кричали танкистам, что Прайс сбежал и что им лучше сдаться...

В это время Настя Стеблинская хоронила в Маминцах Мишку-Татарина.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.