Тургенев

Почти через тридцать лет Тургенев напишет об этой поре, о поездке за границу:

«Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, Чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решил бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться... Это была моя аннибаловская клятва».

В одном из поздних писем он скажет о «Записках охотника»: «Собственно, все они были написаны между 1840-м и 1850-м». Что было в сороковом – наброски, замысел, смутное ощущение задачи? Или просто начало «развития души», способной эту задачу решить?

К сорок шестому году развитие души в основном закончилось, под влиянием учения, книг и друзей личность на редкость глубокая наконец сформировалась. Великий писатель сложился.

Оставалось написать великие вещи.

Как выглядел классик?

Седобородый патриарх, грузноватый, умудренный и умиротворенный, хорош для памятника, но «Записки охотника» и «Дворянское гнездо» писал не он.

Лучше вглядимся в фотографию 1856 года. Ивану Сергеевичу тридцать восемь лет. Пять лет назад окончены «Записки охотника», через пять лет появятся «Отцы и дети». «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Ася», «Первая любовь» – все вмещает это десятилетие. Похоже, именно тут вершина жизни. За спиной – богатый опыт, в руках – безукоризненное мастерство. Друзья ясны, враг ясен. Здоровья хватает, замыслов в избытке. Только работать, только не упускать идеальное для писательства время!

Не упустит...

На овальной фотографии крупный, спокойный, аккуратный человек. Аккуратная, волосы назад, прическа. Аккуратные, довольно большие, ровно подстриженные бакенбарды. Белоснежная сорочка с незастегнутым воротничком и черный – галстук? шейный платок? – не знаю, как это тогда называлось. Удобный, чуть мешковатый сюртук с жилетом.

Если отвлечься от моды давно минувшей эпохи, одежда выглядит вполне практично, вроде современных спортивного покроя ансамблей: можно в контору, можно к друзьям, можно в театр, можно снять сюртук – и к письменному столу.

Лоб большой, глаза умные, внимательные. Никаких следов пронзительности, фанатичного огня, скрытой муки и прочего творческого демонизма. Спокойная, чуть печальная доброжелательность. Основное ощущение от фотографии, или, как говорили в те времена, «ее пафос» – глубокая, естественная порядочность. И, пожалуй, ответственность: писатель с таким лицом не оставит на листе неряшливую образу. А в общем, умный, сдержанный, работящий интеллигент. Если позволить себе более позднюю литературную аналогию – чеховский доктор Астров.

Жаль, что наиболее распространенные скульптуры и портреты изображают не творцов в период максимальной мощи, а то, что остается от них на склоне лет. Знай мы, как выглядели покойные гении в самый свой рабочий час, может, бережней бы относились к гениям живым...

Тургенев был умен, очень умен. Это отмечали почти все, знавшие его. В одном из писем Белинский говорил о своем младшем (на семь лет) друге: «Тургенев – очень хороший человек, и я легко сближаюсь с ним. Это – человек необыкновенно умный; беседа и споры с ним отводили мне душу».

Тургенев прекрасно играл в шахматы – если судить подошедшим партиям, лучше любого из русских классиков. И еще одно косвенное и грустное свидетельство ума: посмертное вскрытие обнаружило редкостную величину его мозга – он весил более двух килограммов.

Не парадоксально ли, что именно Тургеневу пришлось полжизни доказывать догматикам и примитивам, что жизнь умнее самого умного литератора, что дело честного художника – честно исследовать действительность, а не подгонять писательскую задачу к ответу?!

«Господа критики вообще не совсем

верно представляют себе то, что происходит в душе автора, то, в чем именно состоят его радости и горести, его стремления, удачи и неудачи... Они вполне убеждены, что автор непременно только и делает, что «проводит свои идеи»; не хотят верить, что точно и сильно воспроизвести истину, реальность жизни – есть высочайшее счастие для литератора, даже если эта истина не совпадает с его собственными симпатиями» – так писал он в очерке «По поводу «Отцов и детей».

Этому принципу – точно и сильно воспроизводить истину – писатель следовал всю жизнь. И всю жизнь от него требовали другого: не глубокого анализа, а ясной, однозначной оценки. За Базарова или против? Любишь героя или ненавидишь? Как в уличной драке, где одно лишь и важно – на чьей ты стороне...