Рассказ
Осетинский прозаик Михаил Булкаты. по профессии инженер-железнодорожник, дебютирует перед всесоюзной аудиторией.
Выход М. Булкаты к всесоюзному читателю закономерен: его романы, повести и рассказы хорошо известны в Южной, откуда он родом, и в Северной Осетии. Популярность писателя объясняется его любовью к богатейшей национально-фольклорной традиции, своеобразной ее интерпретацией на современном жизненном материале. Причина же несколько запоздалого дебюта – опасение непереводимости, боязнь утерять в переводе живой языковой колорит.
Творческий почерк писателя, особенно в последних вещах, устойчив, ясен и безыскусен, за каждой строкой чувствуется глубокое знание жизненного материала. Пережитое художником часто оставляет ощущение автобиографической достоверности, в его рассказах нет «холодной» расчетливости ремесла, а есть непосредственность, пренебрегающая витиеватостью слога.
Рассказ «Такая долгая война» входит в книгу Живой обелиск», выпуск которой предполагается издательством «Современник».
Нафи Джусойты
Перевели с осетинского Борис Авсагаров и Владимир Цыбин
Тогда еще в нашем ауле школы не было, и мы со старшим братом Бечыром ходили за семь километров пешком. По утрам Бечыр ухитрялся выйти из дома раньше меня, чтобы проторить на снегу тропинку.
А я сам любил пробиваться по свежему, еще не слежавшемуся снегу. Его смягченный намокшими чувяками хруст щекотал сердце, манил кристаллический блеск вспыхивающих на солнце снежинок. Но этой радости меня обычно лишал Бечыр.
– Иди за мной, малыш! А то уже запыхался... Неохота таскать тебя на спине! – одергивал он меня, когда я порывался забежать вперед. Меня бесило это «малыш». Я подкрадывался сзади, примеряясь к Бечыру, но макушка моя едва доставала до его плеч.
Бечыр, конечно, чувствовал, что я к нему примеряюсь.
– Ты здорово вытянулся в последнее время, малыш! – говорил он. И улыбался так, словно этой улыбкой платил мне долг. Скрещенные черные брови Бечыра растягивались до самых ушей, и от искр, мерцавших в черных глазах, светлело смуглое лицо.
Мне нравились лукавые ямочки на щеках Бечыра, и я прощал ему даже свое унизительное прозвище. Я понимал, что за его смехом скрывается что-то доброе, да и посмеивался он, когда мы были одни. А иногда я замечал, что он играет со мной, когда ему совсем не хочется. Почему он прикидывался?
Бечыр не любил говорить о своих огорчениях. От отца с фронта давно ничего не было. Глядя на встревоженные глаза гыцци*, я делился своими опасениями с Бечыром.
________
* Гьцци – мама (осет.)
– Малыш, ты пригодился бы вторым пилотом Чкалову, когда он летел через полюс в Америку. – Бечыр умел успокаивать меня и гыцци. Я привык к его улыбке, подобной милостыне. Меня давили плач и горе, которые приносил в аул четырнадцатилетний почтальон Илас. От них спасали только улыбка Бечыра и ласковое бормотание дедушки Кудзи, встречавшего нас по дороге в школу.
Война поселилась в саклях нашего аула, витала над проселочной дорогой, пустовавшей целыми днями. Она проникла в глаза гыцци, которые пронизывали меня каким-то странным, отчужденным холодом. Не слышно было стрельбы, но везде была война. Так мне тогда казалось.
– Малыш, как ты думаешь, сколько было Робинзону Крузо, когда он попал на необитаемый остров? – Бечыр опять притворялся, будто в мире ничего не происходит, но его притворство почему-то обнадеживало.
Миром веяло на меня и со двора дедушки Кудзи. Каждое утро мы видели старика, оперевшегося на свой узловатый коричневый посох. Я знал, чувствовал спиной: Кудзи провожает нас и не сдвинется с места, пока мы с Бечыром не скроемся из виду. Я оборачивался, чтобы увидеть прощальный взмах его руки и услышать бархатное бормотание:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Роман. Продолжение. Начало в № 21