Нас в комнате было одиннадцать. Русские, молдаване, гагаузы, евреи, болгары, украинцы... И все любили музыку и охотно подчинялись ей. Она объединяла нас. Даже когда далекие прекрасные звуки вторгались к нам из купленного нами репродуктора, мы бросали все, забывали, что сегодня не успели поесть, что завтра что-то сдавать... В нас пробуждались неизведанные горячие порывы. Приходила тоска, приходило чудное волнение. Я вскакивал и метался по комнате, натыкаясь на спинки кроватей и стулья.
А тут не репродуктор – Маноле с виноградными глазами младенца, с живой душой...
О Маноле, Маноле, кто дал тебе эти небесные звуки!
Эта нежность и возвышенность, это отчаяние, эта страстность – это музыка или я? Но если есть в жизни такие звуки, значит, есть счастье, значит, оно возможно!
Я уже не задыхался – я верил Маноле, верил звукам, верил себе...
Вино было выпито. Все встали в круг, часто-часто затопали. Но места было мало. Но со двора требовали музыку. Маноле делал свое волшебное дело, и все плясали даже на ступеньках, спускаясь во двор.
Я прогнал из комнаты Филю, угощавшего меня ворованными «научно-исследовательскими» яблоками из какого-то садового НИИ, к несчастью, расположенного близ общежития, и он, наспех умывшись оставшейся в ведре винной мутью, выскочил вон. Я лег на койку. Мне нужно было побыть одному. Кто жил в общежитиях, тот знает, как это необходимо и как редко это бывает.
Я вспоминал...
Девушка была в белых туфельках на высоких тонких каблучках и в кофейного цвета платье. Я увидел ее впервые. Она шла по институтскому двору. Я проводил ее взглядом.
– Кто она? – спросил я минуту спустя у Корецкого.
Корецкий, толстый и скептичный малый, был старше меня на десять лет. Внешняя солидность помогла ему впоследствии занять должность председателя профкома, что было его идеалом.
– Это самая модная девушка в институте. Пора знать. Ты о ней, мальчик, даже не думай. Она не для тебя.
А я о ней уже думал. Лекция по логике о каких-то там силлогизмах меня уже не интересовала.
Каштановые волосы. Голубые глаза. Чуть-чуть крупноватый нос сводил с ума именно своей неправильностью. Тонкая длинная шея едва заметно тянулась вперед в изящном изгибе.
«Она не для тебя».
А музыка говорила, что счастье есть, что оно доступно. А я хотел счастья...
Я боялся ее холодного, слишком мраморного вида; однако меня приободрили два-три ее взгляда, брошенных в мою сторону. Я еще уничижал себя, а всех окружающих наделял фантастическими достоинствами. Это искажало и затрудняло мои отношения с людьми.
Около полугода я провожал Эллу тоскующим взглядом, преследовал ее, скрываясь в сумерках. Никакая сила не могла заставить меня подойти к ней.
Я раздобыл ее фотокарточку и, улучая время для одиночества, смотрел на нее. Филя и Маноле, узнав обо всем, посмеялись и однажды неожиданно толкнули меня прямо на Эллу. Я покраснел, попросил прощения. Она, к моему удивлению и радости, тоже покраснела.
Так вот ты какая!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.