– Ну, у тебя целая тетрадка.
– Опыты.
– Эх, мне бы!
– Возьми и опиши.
– Что?
– Гвозди. Те, что мы видели на базаре. Восхитись ими.
– Послушай, а ты прав! Я ведь ими восхищался, но как-то не заметил этого. А сейчас вспомнил.
Свет в соседнем, девичьем корпусе выключили, и мы оказались в полной темноте. За стеной утих топот; и только сейчас, когда он утих, я обратил внимание на то, что за стеной был шум. Ах, какое это наслаждение: звон тишины в ушах и абсолютная темнота!
Кирьяк тяжело поворочался и окликнул:
– Ты еще не спишь?
– Нет.
– Вот что я хочу тебе сказать. У меня одна-цель: наука. Я к ней буду идти во что бы то ни стало. Упаду, а все равно буду тянуться и ползти к ней.
Иван – человек не легкий, не поверхностный, не изворотливый: в простых выводах весь его сложный путь, его решимость, мужество. Я знал, что это были железные слова. Я уже немного знал Ивана и ждал, когда он скажет то самое серьезное, что хотел сказать. К главному он подходил по-мужицки степенно, не сразу. Вот откуда взялся сначала разговор о Вигеле, потом о стихах, о гвоздях. Он хотел сказать о своей цели. Иной бы умилился тем, как этот корявый парень ломится в открытую дверь; я же знал, сколько весят его слова.
– Иван, выкладывай все. Ты сегодня был черный.
– Друзья пишут из Саратова, что жена моя с другим крутит. С офицером каким-то.
– Плохи дела.
Я не выносил табачного запаха, но в эту ночь решил: пусть курит.
Ни я, ни сам Кирьяк еще не представляли, насколько плохи его дела в действительности.
«Дорогие мама и папа! Завидую вам. У нас там красиво осенью, не то что в городе. Вы написали, что пес убит. Жаль рыжего.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.