— Вы действительно все это оставили в авто? — еще раз спросил детектив Кехой. И все трое укоризненно покачали головами. Посовещавшись, они еще раз покачали головами. Потом, показав на подъезд, Кехой сказал:

— Подождите нас немножко, пожалуйста, там...

Мы просидели на диване ливрейного швейцара минут десять, когда вернулись наши пинкертоны.

Кехой с сожалением развел руками.

— Увы, Фред отдыхает во Флориде.

Это означало, что общепризнанный хозяин местной «малины» не имел к нашей оптике никакого отношения. Он был в отпуске и подлечивал пошатнувшееся на нервной работе здоровье. В машину тем временем забрался не учтенный полицией «дикий» предприниматель.

— Не огорчайтесь, — успокаивающе сказал Кехой, — Нью-Йорк есть Нью-Йорк. Знаете здесь сколько крадут?! — с какой-то затаенной гордостью в голосе воскликнул он.

Мы понимали: он хотел успокоить нас — мол, не вы первые, не вы последние.

— Мы сделаем все возможное. Я, детектив Кехой, буду представлять в Соединенных Штатах ваши интересы, — закончил Кехой, и все трое, приподняв шляпы и церемонно раскланявшись, исчезли.

Семнадцатое лето и двадцатый век

Американский социолог Гертруда Стайн сказала однажды, что «Америка — старейшая страна в мире, потому что у нее самый богатый опыт существования в современном обществе». Что правда, то правда. И все-таки Америке не всегда хватает опыта, чтобы разобраться в происходящем на ее же земле.

На протяжении двух последних десятилетий в Америке произошло резкое изменение духовного склада молодежи. На смену так называемому «деятельному поколению», которое выросло на буме тридцатых годов и вынесло на своих плечах бремя второй мировой войны, пришло «молчаливое поколение». Оно родилось на пороге войны, росло вместе с полицейским разгулом, училось в колледжах, когда взлетел первый советский спутник. По словам идеологов «молчаливых», они были по горло сыты назидательностью «деятельного поколения». У них, молодых и молчаливых, стоявших в стороне от всего и всех, были свои проблемы, но не было карманных денег. Их удовлетворяло любое логово, и они не нуждались во дворцах и миллионах. Они боролись против самой идеи оценивать людей по тому, насколько ловко они устраиваются в жизни. Одним словом, «молчаливое поколение» успело внести свой вклад в революционизацию Америки, когда философия «тинейджеров» — бунтарствующих подростков — охватила Соединенные Штаты.

...Между полыхающим огнем центром Манхэттена и темным, словно ожидающим в ночи воздушного налета, пустынным Уолл-стритом лежит Гринвич Виллидж, то есть Гринвичская деревня. Очень точное название. Пусть здесь вполне городские, состарившиеся дома, живущие в ночных улицах только первыми этажами баров и кафе. И все-таки это деревня. Деревня по духу и укладу жизни.

В этом районе живут люди творческих профессий — актеры, художники, музыканты, которых объединяет общее — молодость и неустроенность. И потому, наверно, тянутся сюда, в эти тихие улочки, волосатые, оджинсованные, обсвитеренные подростки, наполняя их многозначительным молчанием.

По углам, перед дверьми многочисленных кафе, замерли живописнейшие группы среднеполых существ. Девчонка, если приглядеться, оказывается парнем, а парни, если присмотреться, — девчонками. Они стоят, как символы общественной инфантильности при общей половой перезрелости, эти представители загадочной империи американских подростков. Империи со своими законами, границами, языком. Если вы услышите здесь слово «квадрат», знайте, что оно не имеет никакого отношения к геометрии. «Квадратом» называют каждого, кто отказывается идти с компанией в кино лишь потому, что уже видел этот фильм.

О чем они думают в свои четырнадцать — семнадцать лет? У них, кажется, одна забота — стоять и стоять, созерцая самих себя. Так идет час за часом, пока кто-то не нырнет в резные двери аляповато подкрашенных, а то и вовсе не отштукатуренных кафе.

Между дверьми баров невиданной мишурой всех веков и мастей смотрят на проходящего витрины антикварных магазинчиков и лавчонок, в которых неизвестно кто, неизвестно когда и неизвестно что покупает. Днем мы спустились в подвал к одному из таких антикваров. Роскошный, потемневший от времени мундир «наполеоновского генерала» завлек нас в лавку. Молодой человек с маленькой жидкой бородкой лениво поднялся со стула и молча смотрел, как мы оглядывались вокруг. И ничего не предлагал. Чтобы как-то нарушить неловкость молчания, мы спросили:

— А чем знаменито это разбитое зеркало?

— Ну, что вы, — так же меланхолично ответил антиквар, — ведь оно разбито почти двести лет назад…

Ночью мы заглядываем в одно из кафе. Первое попавшееся под руку. Длинный, темный зал. Деревянная, потемневшая то ли от времени, то ли от грязи мебель. Единственная служащая — официан... Вот как закончить это слово, не знаем. Это было мрачное существо неопределенного пола. Те же семнадцать лет. Те же джинсы. Та же прическа, оставляющая открытым только нос и рот. И крайне своеобразная манера обслуживания. Мы заказываем две чашки кофе. Молчаливое создание сначала приносит счет. Только получив деньги, подает дрянной кофе. В этом торговом мире нет веры посетителю, как бы прилично он ни был одет.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.