Когда проходили сцену второй раз, и меня потянули в разные стороны, я вдруг почувствовала, как чья-то мягкая ладошка втиснулась между моими позвонками и веревкой. Я оглянулась и увидела улыбающегося Филатова.
- Уже не так больно? - прошептал он. - Закрепили.
Так и повелось. Я, конечно, все равно орала от боли, но Ленькина ладошка помогала не только мне, но и моей Герде почувствовать надежду на спасение, понять, что даже среди разбойников живет милосердие.
Но когда мы играли спектакль после моего «выступления» в столовке, я орала уже от настоящей нестерпимой боли. Ленькина ладошка отказала мне в помощи. Улучив момент, прямо на сцене я поймала его насупленный взгляд
и глазами спросила: «Почему?» Он отвел глаза, но за кулисами прошептал мне на ухо: «В благотворительности не нуждаюсь. Я все-таки мужик, хоть и нищий. Если бы счел нужным, сам попросил бы взаймы. А так…»
Я горячо зашептала в ответ: «Дурак! Станешь знаменитым - вернешь. А то, что станешь, - факт». И обняла его за худющую шею: «Прости, ради бога, если обидела. Мне так нужна твоя ладошка…»
Ленька засмеялся, опрокинувшись в воспоминания о столовском списке должников и спасительной ладошке, и демонстративно полез в карман за бумажником.
- Пожалуйста, в валюте, - заметила я и тут же, задохнувшись от смеха, простонала: - Лёнь, а помнишь? Альфред Мюллер, Антонио… Как его? Не Спагетти, но что-то похожее… Хулио дэль Фуэнто…
- Антонио Тинаретти, - припомнил Леня.
И снова мы вернулись в нашу Щуку на второй год обучения, когда
нам полагалось сделать к экзамену по мастерству актера самостоятельные отрывки. Можно было выбирать любую драматургию, любого автора, какую угодно прозу. Мы с Сашей Кайдановским делали «Иванова» Чехова. Яник Арлазоров редложил мне сыграть «Трень-брень» Радия Погодина. А моя подруга Ира Короткова репетировала с Филатовым отрывок из пьесы Альфреда Мюллера.
Мы совсем не знали этого автора, но Леня оказался просто неисчерпаемым источником находок в зарубежной драматургии и щедро делился пьесами с нашими сокурсниками. На экзамене кафедра по мастерству актера была просто ошарашена изобилием новых имен в немецкой, итальянской, испанской драматургии. Наши педагоги поражались появлению новых интереснейших авторов и были весьма удручены тем, что никогда не слышали о них ранее.
Но воистину все тайное рано или поздно становится явным. И раскрытая тайна явила уникального драматурга, владеющего многими языками и потому создавшего пьесы на немецком, испанском, итальянском, португальском… Имя его было Леонид Филатов. Тогда же в «Комсомольской правде» было напечатано его стихотворение. Мы скупили, наверное, весь тираж газеты, потому что очень этим гордились.
И тогда, глядя на уплывающую в облаке табачного дыма его смеющуюся физиономию, я думала о том, как же одарен наш Ленька. А он уже делился своими планами начать снимать на телевидении передачи, посвященные ушедшим из жизни актерам, режиссерам и вообще людям искусства.
- Только как назвать, еще не решил, - задумчиво произнес он. - Давай подключайся - может, всплывет какое-нибудь название?
Где-то через неделю он позвонил мне и радостно сообщил, что, на его взгляд, нашлось хорошее название. «Чтобы помнили…» Он тогда уже работал в «Современнике», пригласил послушать его пьесу про Федота-стрельца…
А потом, спустя несколько лет, мы столкнулись в аэропорту Шереметьево. Я куда-то улетала, он тоже летел на съемки. Снова обнимались, целовались, сетовали, что жизнь заматывает и повидаться как следует не дает… Его провожала жена - очаровательная Нина Шацкая. К тому времени они давно были вместе, но Ленька смотрел на нее такими влюбленными сияющими глазами, что можно было подумать - только-только познакомились, и он никак наглядеться не может, и расстаться, хоть и совсем ненадолго, никак не получается.
- Ну, ты даешь! - заметила я, когда мы оказались по другую сторону от паспортного контроля. - Влюблен, как гимназист!
В 12-м номере читайте о «последнем поэте деревни» Сергее Есенине, о судьбе великой княгини Ольги Александровны Романовой, о трагической судьбе Александра Радищева, о близкой подруге Пушкина и Лермонтова Софье Николаевне Карамзиной о жизни и творчестве замечательного актера Георгия Милляра, новый детектив Георгия Ланского «Синий лед» и многое другое.
Алексей Николаевич Толстой - противоречивая личность, далекая от какой бы то ни было идеологии
Ирвинг Берлин, кровь и плоть американской культуры, родился в сибирской глуши
К 100-летию ВЛКСМ