Санёк

Натянули тапочки на обувь, поплыли мимо кассирши в первую комнату.

Экскурсовод рассказывала о доме, о художнике Викторе Михаиловиче, о том самом, что написал «Трех богатырей». Санёк слушала рассказ, а смотрела не столько на картины, сколько на стены, на гладкие деревянные стены с сучками, похожими на родинки. Вот здесь, наверное, дети бегали, вон их портреты. Внучок Виктора Михайловича. В стрелецком кафтане... Сын, дочь...

Выходили из музея возбужденные.

— Как живая спит царевна-то!

— Чего помалкиваешь, Санёк?

«Опять Санёк!» — даже в коленках защемило.

— Чего понравилось-то?

Алевтина заглядывала ей в лицо. Черные глаза смотрели по-сестрински. «Ну и ничего, что Санёк», — весело пронеслось в голове.

— Знаешь, Алевтина, — взяла ее под руку. — Ты, может, смеяться будешь, а мне больше всего Кощей запомнился... Он ведь знает, что страшный, и очень печалится. Плохо ему, что он Кощей. Да только ничего поделать нельзя.

— Как ты интересно сказала! — обрадовалась Алевтина. — А я-то на Кощея и не поглядела.

В театр приехали пораньше, чтоб перекусить в буфете. Пообедать не успели: обед на магазины променяли.

— Что-то в фойе аппаратуры много, — удивилась Санёк. — Видно, концерт по телевизору будут показывать.

— А чего ж не показывать? — сказала Нюрка. — Артисты выступают первый сорт.

Оказалось, что телевизионщики показывали не столько сцену, сколько зрителей.

Ведущий программу усаживался рядом с каким-либо передовиком, задавал вопросы, а потом уж пели и танцевали артисты.

Санёк, робея, держалась поближе к Алевтине. И вдруг номера через три-четыре телевизионщик устремился к их ряду. Алевтина уступила ему место, и только теперь Санёк увидела что слева от нее, через кресло, сидит Ломова. Телевизионщик попросил ее рассказать о работе прядильщиц, о планах.

Санёк слушала, высунув голову, интересно: она Санёк, совсем рядом с Ломовой, которую теперь вся страна видит.

И тут ведущий программы повернулся к ней, Саньку.

— Назовите ваше имя.