— Термос, — раздраженным шепотом произнесла Инна, — зараза!

— Обожглась?

— А... черт с ней. — Инна подула на руку, оглядела ее и успокоенно опустила. — Гость этот откуда-то появился... А мне позвонить сейчас должны. Сидит и молчит, молчит...

— Не беспокойся, пока ты здесь отсиживалась, он успел разговориться.

— Я? Отсиживалась?!

— Не шуми, услышат. — Я подошел вплотную к сестре. — И не вздумай сегодня куда-нибудь намылиться.

— А вот уж это не твое дело, — серьезно сказала Инна, сразу превратившись из раздраженной девчонки в молодую женщину.

Я сунул ей в руку чайник, слегка подтолкнул к выходу. Она возмущенно передернула плечами и, не оборачиваясь, пошла по коридору.

Поскольку мне совершенно не улыбалось остаться с матерью и Романовым за столом, я решил к телефону, если зазвонит, сестру не подпускать. Видимо, ей должен позвонить тот рыжий тип, который в последнее время таскается за ней. Против самого парня я ничего не имел, хоть меня и раздражали его редкие волосы, мальчишеская светлая бороденка и привычка отирать рот. Но до тех пор, пока Инна сидит за столом, я чувствовал себя достаточно свободно, словно именно она держала основное напряжение.

Из комнаты донесся негромкий смех матери. Как и сестра, она переходила сегодня из одного настроения в другое, и настроения эти не были мне понятны. Непонятно было, для чего мать так долго изображала сегодня этакую задумчивую отрешенность, свалив на меня с Инной тяжесть неловкого молчания за столом. Гораздо более естественно, думал я, выглядела бы фраза: «Это, мол, Романов Владимир Алексеевич, мой хороший знакомый, прекрасный человек, прошу, мол, любить и жаловать...» Снова послышался смех матери, на этот раз ей деликатно подкашливал Романов, — я догадался, что это он так смеется. Затем в комнате стало тихо, как бывает тихо, когда, отсмеявшись, все ожидающе глядят на рассказчика, который, однако, не собирается продолжать и, в свою очередь, сам ожидает услышать нечто веселенькое.

Я громко открыл-закрыл дверцу холодильника, чтобы, не дай бог, матери не пришло в голову, будто я прячусь от Романова, отсиживаюсь на кухне.

Неожиданно пришла мне в голову дурацкая мысль, что в застольной неловкости был повинен главным образом я, и хотя было неясно, в чем, в каких именно словах, жестах могла заключаться вина, одно то, что без меня за столом как будто стало веселее и даже свободнее, — одно это было уже неприятно, и возвращаться в комнату не хотелось.

Когда Романов только вошел в прихожую, вежливо протянул матери букет, я сразу догадался, кто этот человек, почему он к нам пришел, и сразу захотел, чтобы он тотчас же ушел. Ни в коем случае не собирался я что бы то ни было предпринимать для этого — как-никак мамин гость, — хотя и промелькнула у меня мыслишка, этакий рецидив мальчишества, что я сумел бы в случае чего выставить его силой. Мне хотелось, чтобы его немедленный уход произошел как бы сам собой. Теперь же мне хотелось чего-то другого, то есть, конечно, чтобы Романов сейчас

убрался, но прежде надо было что-то сделать, дать ему понять, что он лишний, не нужный здесь шуму, прежде всего матери и прежде всего мне. Но как в этом случае надо преступить, я не знал.

В комнате завязался, судя по всему, интересный разговор; то есть говорил преимущественно гость, но мать и даже Инна вставляли какие-то свои замечания, так что получалось впечатление оживленной беседы, в которой вполне обходились без меня.

— Господи, это же такая ерунда, — услышал я громкий голос матери; по матовому стеклу двери пробежала тень, и едва я успел присесть на корточки, изображая собирание осколков, в коридоре (и почти моментально на кухне) появилась оживленная мать с разбитой чашкой в руках, острый клин осколка небрежно торчал из чашки.

— Владимир Алексеевич разбил, — радостно пояснила она и, увидев на полу осколки: — О, и у тебя авария! Я уберу потом, ты приходи к нам.

Она поставила разбитую чашку на стол, взяла из буфета точно такую же новую, улыбнулась мне и ушла в комнату, машинально прикрыв за собою дверь. Я же, получив приглашение к столу в собственном доме, почувствовал себя весьма неуютно.

Осторожно прокравшись в прихожую, я выдернул вилку телефона, перенес аппарат в женскую половину — комнату матери и сестры — и закрыл за собой дверь. В тот момент я еще точно не знал, что именно собираюсь делать, а включив телефон, я принялся набирать (несколько неожиданно даже для себя) номер Ставского.

— Николай Сергеич, добрый день, это Юра, — негромко сказал я.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.