Розы для неудачника

— Что?

— Инна просила вам передать, чтобы вы приходили, можете прямо сейчас.

— Алло, я плохо вас слышу, — четко донесся громкий голос, нимало не озабоченный известием о болезни Инны.

В эту минуту я услышал, как за закрытой дверью хлынула вода, Романов скрипнул щеколдой, дважды щелкнул выключатель, и из ванной донесся звук сильной струи из-под крана. Я догадался, что дверь в ванную Романов за собой не закрыл.

— Алло... алло, — надрывался голос.

Через несколько секунд этот тип мог повесить трубку, надо было задержать его и в то же время по возможности ничего не произносить вслух. Мне казалось, что Романов из ванной отлично может подслушать меня и обо всем догадаться. О чем именно? Да мало ли...

Я постучал ногтем по трубке, негромко откашлялся.

— Алло... алло, — надрывалась трубка, — алло... Я постучал еще раз, громче.

— Алло, Инна хочет меня видеть? — наконец помог мне, сам того не подозревая, собеседник.

— Да, да, да.

— Сейчас? — уточнил он, видимо, все еще не до конца поверив в возможность свидания.

Каблуки Романова размеренно простучали по полу, и дверь в комнату за ним закрылась.

— Да, молодой человек, — с облегчением, раздельно ответил я и положил трубку, теплую от руки,

А несколько минут спустя, благополучно водрузив телефон в прихожую, я вновь сидел за столом. Когда я вошел в комнату, сначала Романов, следом за ним мать и почти одновременно с ней (повернувшись на стуле) Инна посмотрели на меня, но посмотрели этак вскользь, мол, «а, пришел...» — и гость без паузы продолжал, обращаясь к матери:

— ...что они друзья не друзья, но, в общем, около того. Чернов тогда был в опале, и считалось небезопасным поддерживать с ним хорошие отношения, особенно для автора начинающего. Злые языки утверждали, что Чернов рассказы его в то время чуть ли не собственноручно правил, но это, я думаю, ерунда, а вот что касается советов, замечаний разных — этим, конечно, Чернов ему помогал да и познакомил его кое с кем — не нужно полагать, что прямо-таки абсолютно все от него отвернулись. Одним слозом, учитель — ученик. — Романов схватил платок и, отвернувшись, закашлял в зеленые квадраты. — ...Ну, а дальше — Чернов умирает, и смерть сразу как бы списала все его грехи. Был в газете большой некролог, многие из бывших сотоварищей пришли проститься. А любимый, так сказать, ученик не пришел, струсил. Ладно, струсить всякий может, тем более он тогда не разбирался во многом. Об этом многие скоро забывают, а он сам же и напомнил — написал о Чернове книжку. Совсем недавно вышла — может, слышали? — написал и прислал мне экземпляр. И записку вложил: написал книгу, посылаю на твой — мой, значит, — суд...

Романов снова закашлял, загородился левой ладонью и только потом правой рукой схватил платок. На этот раз кашлял он громко, тяжело, лицо и шея его покраснели; задыхавшийся от приступов кашля, он отворачивал лицо к стене, и рука плотно прижимала к губам платок. Мать сочувственно качала головой («Ну и кашель, как же это вы так...»), тогда как Инна, не стесняясь, рассматривала Романова.

В прихожей раздался звонок: «Тим-тамм...»

Выйдя из комнаты, я прикрыл за собой дверь. «Интересно, кто же из двоих оказался таким прытким?»

— Здравствуйте, я к вам... то есть к Инне, собственно...

В сандалиях на босу ногу, новеньких джинсах, безобразно вылинявшей голубой куртке, из рукавов которой сильно торчали руки, аккуратно на этот раз выбритый, молодой человек смущенно ожидал позволения войти; он бережно держал перед собой букет темно-красных роз. Разглядывая его, я думал о том, какого большого, безнадежно большого дурака свалял, организовав это приглашение; еще можно было попытаться что-то выправить, извиниться перед парнем, закрыть дверь, но вместо этого я сказал: