Мы сидели и ждали электричку, и мне было интересно глядеть на других охотников, слушать их разговоры.

Охотники стояли кучей, их же собаки устали так, что не обнюхивались, не грызлись, не дрались друг с другом. Стемнело.

И, словно ранняя звезда, засветился чей-то костер. Добрый охотник заговорил с кем-то, и я пошел на эту звезду, в темь ночи.

Холмы поднимались. Костер-звезда мигал призывающе. Я брел к костру.

Я купил на станции хлеб и папиросы и теперь курил. Я шел, вдыхая горький дым, и чувствовал, что сапогом натер ногу, а ремень тяжелого ружья вот-вот перережет мое плечо.

Грудь земли

Я взобрался на холм. На нем росли сосны. Наверное, лет двести они сыпали хвою на эту выпученную песчаную землю. Их скользкие иглы и упавшие чешуи лежали всюду, в самой малой складочке, у каждой увядшей травки. Потому склон холма и был так скользок.

Я поднимался долго: холм выпирал округло, как твердая грудь девушки. В центре его, среди красных сосен, я нашел черный пень.

Я сел на него, я осматривал — сверху — места, поросшие раздетыми весенними березами: тот человек убежал, но куда? Станция?.. Она в противоположной стороне, и туда сразу ушел Павел. Есть еще река, желтая и взбухшая. Там перевоз и шоссе, спрятанные от меня осинником. И там Исков: мы обложили браконьера со всех сторон, деваться ему просто некуда. Так где же он?.. Куда идет?..

А, куда бы он ни пошел, я далеко увижу его в бурой лесостепи с березовыми колками, с желтыми огоньками недавно зажегшейся мать-и-мачехи. А может быть, он придет сюда осмотреться? Ладно, буду ждать, здесь хорошо. Мне даже захотелось пожить на этом холме, среди весенних голосов синиц.

Приятны эта земляная грудь, черный сосок — пень и зеленые струйки молодых сосенок.

Ладно, буду ждать. Я бросил плащ на сухие иглы, лег на спину и смотрел вверх, на небо в промежутки сосновых крон.

Оно слепило меня. Тогда я повернулся на бок и подумал о том, что мне покойно, хорошо лежать и думать о том, что... что я лежу, и у меня приятно мутится голова от этого.

Лежать бы здесь вечно! Глядеть на лиловый березник, на синеву сосен, на желтые точки бабочек-лимонниц и мать-и-мачехи.

Да, мне хорошо. Но как тяжело бежать тому, в высоких сапогах. Да еще ружье, патронташ, мешок с дичью.

Какая дичь?.. Тетерева, еще кое-где оставшиеся, утки, прилетевшие сюда в небольшом количестве. Но мало уток и косачей, и потому-то мы здесь: Исков, Павел и я. А браконьер смог бы уйти незаметно. Но уж больно хорошо пролетел тетеревиный косач, муж пестрых тетерок.

...Мы оказались здесь вовремя.

Часа два назад мы вышли из поезда и побрели теми дорогами, по которым когда-то хаживали сюда, деловыми и озабоченными, с ружьями за плечами.

Но сейчас было запрещено охотиться, так как осталось мало птиц. И теперь мы шли помешать нарушителям запрещения убить их.

Шли и громко жалели о той молодой поре, что ушла вместе с богатыми охотами и не вернется, хоть тресни! И мы нравились себе не охотящимися, а сберегающими последнюю дичь. А весна нагоняла и грусть и умиление.

Мы, три деловых, занятых человека, перестали быть трезвыми и деловыми, а становились нежно тающими...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.