— Ох ты! Не мани... – Я усмехнулся и головой покачал. Он заметил мое удивление:
— И тебе не советую.
— Пиво-то разрешается.
— Разрешатся волков стрелять.
– При чем тут волки... – и еще что-то хотел добавить и возразить ему, но он смотрел так пронзительно, что я глаза опустил и смешался.
«А какой был добрый, податливый. Бывало, хоть в телегу запрягай, хоть на спину садись к нему. Повезет и не спросит...» – рассказывал про него я кому-то чужому и незнакомому, а сам Яша глядел опять прямо и осуждающе, и у меня замирало дыхание. Потом лицо его посветлело, будто умылось, и та морщинка, устало-скорбная, пропала со лба.
— Я и курить бросил, Федорович. Второй год, как откинуло. И тебе не советую. Нет. – А я видел уже, что он хвастался, ну и пусть, пусть, не жалко мне, подумал я с облегчением. Ведь такой он – хвастливый, взволнованный – был и ближе, род-нее, да и прежний Яша в чем-то угадывался, и я решил его похвалить.
— Молодец ты, есть выдержка! А я бросаю, бросаю, опять начинаю. Так уже сотню раз...
— А ты сто первый попробуй – получится! И все бы тебя одобрили. Куренье – яд, привычка – зло. А если бросишь – повезло! А если нет – лети в кювет! Так оно, земляк, получается. – Он глядел уже победителем. И я опять похвалил.
— Хорошие стихи! Не твои?
— А чьи же? Написал в стенгазету. Каждый раз заставляют...
— И пишешь?
— Быват. – Он замолчал, стал разглядывать ногти. В молчании этом стояла гордость, и он опять ждал каких-то слов от меня. Может быть, похвалы. Потом начал поправлять галстук.
— Тебе жарко в пиджаке-то? Сними... – Я его пожалел, но ему не понравилось.
— Ты меня не раздевай, землячок! Я хочу при параде...
— А зачем? Я в рубашке, и то жарковато...
— Одно ты, а то я! – Он сказал эти слова со значением и вздохнул тяжело. Нижняя губа опять отошла, и подбородок набычился, и эта строгость, надменность меня забавляла. И я еле сдерживался, помалкивал. Но так и подмывало пошутить, посмеяться. Бывает: смотришь на человека, как он кричит, разоряется, как руки высоко поднимает, а тебе не страшно совсем, только чудно, аонеще больше кричит. Но ты смотришь спокойно и рассудительно, как брови у него плотно сдвинуты, как горят глаза в слепом напряжении, как пальцы сходятся в кулачки. А тебе не страшно, не горько, наоборот, даже весело, потому что знаешь: человек этот добрый, открытая душа. Пройдет час, и он успокоится, а все слова теперь, жесты – одна мгла и туман. Так и Яша. Сидит строгий, нахохленный, а вот я не боюсь. Даже мысли со мной хорошие... И пришло неожиданно, как лет пять назад нагрянул я к матери, в свое родное село. Посидели, поговорили, потом собрался купаться. И только вышел на берег, как увидел смешную фигурку рыбака. В руках у него была удочка, которая то взлетала, то опускалась. А сам он был подсадистый, кругленький, как будто гриб подберезовик. На лоб надвинута шляпа. Я подошел ближе, не вытерпел и сразу признал то лицо. Оно было круглое, белокожее, без определенного выражения. Загар, видно, не приставал, а может, шляпа спасала от солнца, иначе зачем бы она в такую жару.
— Здорово, Яша! Давно не виделись...
Но он даже не повернулся, и на лице ничего не пошевелилось, не дрогнуло, как будто меня и не было рядом.
– Здорово, что ли?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Рассказываем об актрисе Елене Прокловой, лауреате премии Ленинского комсомола