«Ну, — спрашивает, — долго мы будем в молчанку играть?» На такие слова я, понятно, руками развожу:
«Подумать надо, Иван Андреевич. Делить мне с вами нечего. Это вы верно заметили. Зла на мое бригадирство быть не может. Сам просился — здоровье сдало. Значит, корыстного интереса в поступке моем нет. Правда, она всегда людей на ноги ставила. Только вот в справедливости разбора лесных махинаций я очень даже сомневаюсь».
«Каких таких махинаций, Федор Акимыч? Ты говори, да не заговаривайся». И так он лицом отяжелел, меня Даже оторопь взяла. Молодой, а страх на людей нагонять научился. Только меня не удивишь. Я сам этим делом баловался. Ежели ты окромя страха еще и работать горазд, мужик тебя уважит и горлодерство твое простит. Ну, а если нет, сам себя благодари... Вижу я, не очень у нас примирение получается.
«Ладно, — говорю, — Иван Андреевич. Спорить не будем. Жизнь мудра, она и рассудит». Взял свой картуз и на воздух. Вот такие дела, товарищ журналист.
— Да-а, дела подходящие. И все этим кончилось?
— Кончилось... Веселый вы человек. Максим Семенович. Этим разговором все началось. А конца и поныне не видно. Только об этом в другой раз. Приехали мы.
Мрачная улыбинская усмешка завершила рассказ.
Днями спустя, уже перед самым отъездом, Улыбин долго хмурился, видимо, не очень уверенный, что это надо говорить, однако не выдержал и сказал:
— Вы на меня давеча крепко серчали: «Дескать, вот Улыбин, мало что человек своевольный, на скандал лезет. Он и рассказ свой по крохам выдает». Это от характера, вроде как хитрость. Сами посудите. Скажи я вам все разом, может, и не заехали боле. Вон Тищенко обо мне, считай, без меня написал. А так — куда денешься? Заедешь. У вас своя задача, у меня — своя. Ежели ты в моем деле разобраться желаешь, меня уважь — первым выслушай. Плохое мое дело, хорошее — другой сказ. Но я в этом деле — заглавный...
Время шло, а суть прояснялась по капле.
«Допустим, Тищенко неправ, — рассуждал Максим в минуту вынужденного одиночества. — Невнимание к Улыбину — ошибка, и ошибка достаточно зримая. А чем он лучше?»
Он действительно не знал, что предпринять, как расшевелить Улыбина. Он не упускал случая поставить под сомнение правильность собственных выводов, все это делало его неуверенность настолько откровенной, что ее стал замечать даже Улыбин.
Тогда-то и родилась незатейливая идея поехать к Дягилеву внезапно. А почему нет? Встреча с Дягилевым не только естественна, она необходима. Улыбинскую обиду он как-нибудь переживет. С другой стороны, узнай Федор Акимыч о его поездке, а узнает он непременно, улыбинское откровение сразу ставится под знак вопроса. Уж в чем другом, но в желании выслушать Максиму не откажешь.
Как же поступить? Ждать, по крупице собирать мудрость обиженного бригадира? Где гарантия, что завтра он будет откровеннее, чем сегодня? И потом эта уборочная кутерьма. Дела, которые никогда не переделаешь. Остаются вечера. Н-да. Он вырвался всего на неделю. Пронюхает о его бегстве главный — оторвет голову. Ладно, решено: он едет к Дягилеву. Как объяснить? Обычно: уехал на почту. Слава богу, она в соседнем селе.
Увидев в коридоре незнакомого человека, Дягилев не смутился. Толстые, в палец брови сомкнулись у переносицы, серые внимательные глаза на секунду вспыхнули, затем стали неторопливо тускнеть, словно отступали назад и желали издалека разглядеть приезжего. Дягилеву уже сказали, что его ждет какой-то товарищ.
— Вы ко мне? Максим обернулся.
— Видимо; если вы Иван Андреевич Дягилев. — Лучше его сразу расположить к себе, будет откровеннее.
— Не ошиблись, откликаюсь на Дягилева.
— Отлично. Делаю то же самое при упоминании фамилии Углов. Они посмеялись.
— Чем обрадуете? — Дягилев извлек мятую пачку «Беломора» и долго нащупывал оставшуюся в целости папиросу.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.