Едва начало рассветать, когда три женщины вышли из редакции газеты «Демократики». Молча они стали спускаться по улице Стадиона площади Омония... В середине шла пожилая, небольшого роста, измученная женщина-мать. Все трое были одеты в черное, и в предрассветной мгле они казались силуэтами на выцветшей гравюре времен оккупации. В ожидании результатов парламентских выборов женщины провели бессонную, беспокойную ночь, и теперь утренняя прохлада освежала их.

«Новый год, — думала мать, — пока не так жесток и кровав, как прошлый. Правда, минула только первая неделя, но по утрам еще не слышно залпов. Дай бог, чтобы перестала течь эта красная река, река крови, которая столько лет захлестывает рабочие кварталы, подвалы и лачуги, уносит молодые жизни... Помоги, господи...» Она собралась было осенить себя крестным знамением, но рядом были ее невестка Анна и подруга Анны — Клэо, и мать, как провинившийся ребенок, поспешно сунула руку в карман черного платья. Но Анна не обратила на это внимания. Она не замечала и утреннего ветерка, который своей легкой рукой шевелил ее длинные каштановые волосы. Анна боялась, что маленькая искра надежды может вновь вспыхнуть пламенем в ее сердце. Она еще боялась верить, хотя в редакции друзья сказали ей, что казни теперь должны прекратиться: это обещала партия, которая победила на выборах и теперь должна образовать правительство. «Правительство, — говорили друзья, — обязано признать действительным избрание в депутаты заключенных борцов, открыть перед ними двери тюрьмы и выпустить их оттуда. Но оно должно еще открыть перед ними и двери парламента и пустить их туда. Представь себе, Анна, Аргириса! Из камеры смертников он переходит на трибуну парламента!»

Нет, Анна не даст себе так легко увлечься этими «должны» и «обязаны». Пока ее Аргирис, его товарищи находятся в плену у врага — кровожадного, подлого, беспощадного врага, опасность не миновала и их подстерегает смерть. Может быть, даже в этот момент, когда она, живая, здоровая, свободная, идет по улице Стадиона и ветерок играет ее волосами...

Третьей была молодая девушка, выглядевшая значительно старше своих лет из-за черной одежды, которую она носила в знак траура по брату. Она шла и мечтала о чем-то простом, но столь светлом и огромном, что ощущение счастья переполняло все ее существо. Когда-нибудь вот так они будут идти из редакции «Демократики» вместе с Бабисом, держась за руки, как раньше, на студенческих манифестациях. И тоже будет раннее утро, и улицы будут сверкать, вымытые утренним дождем, и по лужицам побежит босоногий новорожденный день, и она будет чувствовать среди своих пальцев вечно беспокойные, тонкие и длинные пальцы Бабиса, почерневшие у корней ногтей от типографской краски.

— Мы с Бабисом первыми будем узнавать газетные новости, как и сегодня, — вдруг сказала она. — Не так ли, Анна?

— Новости... Первыми узнавать новости. Разве ты не знаешь, что это значило?..

— Но... казни прекратятся. Ты не веришь, Анна?

Анна не ответила.

Подходя к площади Омония, женщины увидели, как высыпали на площадь, словно стая утренних птиц, мальчишки с газетами. Их пронзительные голоса звенели на ветру: «Результаты выборов! Победа Демократического Союза! Осужденные коммунисты в парламенте!» В этих голосах было что-то торжественное и победное.

Между тем женщины, крепко держа друг друга под руки, уже шли по площади Омония. В этот момент они походили на обгоревшие, пораженные молнией кипарисы, которые не падали только потому, что росли рядом.

— Как ты себя чувствуешь, мама? Может, зайдем в кофейню, выпьем по чашке кофе? Ты же не спала всю ночь...

— Да, дочка. Всю ночь... Бессонница... Столько лет...

Когда они подошли к воротам тюрьмы «Авероф», там уже стояли несколько женщин в черном. Три женщины заняли свое обычное место под голыми деревьями, росшими между тюрьмой и проспектом.

По длинному тюремному коридору, где сонно горят электрические лампочки, идет охранник Римадис1. Так его окрестили заключенные. В руках он держит котелок с чаем, а под мышкой прижал завернутую в трубочку газету. Римадис волочит левую ногу и все время ругается. Если у него нет другого объекта для брани, он ругает свою искалеченную ногу: «Проклятая развалина!..»

__________

1 Развалина (греческ.).

Остановившись перед камерой Аргириса, он выбирает из связки огромный ключ и открывает дверь:

— Чтобы черт всех вас забрал! Никакого покоя нет! Голова от вас трещит...

— На кого ты опять сердишься сегодня, начальник? — с улыбкой встречает его Аргирис.

— На кого же еще? На вас, треклятых!.. Его так душит кашель, что Аргирис забирает

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.