«Все-то вы правильно говорите, Михалыч, и меня по делу колупнули», — хочется сказать Шикалову, какая-то тягучая масса правильных слов теснится в голове, а не выстраивается во фразу: «Все-то вы правильно, Михалыч, говорите и меня правильно стыдите, но если вы такой умный, чего же вы отлеживаетесь? Еще один столп мудрости», — переваривает Шикалов в себе правильные слова, а Юматин о Шикалове так думает: это он такой субтильный от невежества полнейшего, с такими можно и Кровавое воскресенье устраивать, и национал-социализм, а тайгу рубить никаких усилий не надо. Продукт эпохи.

— Да, много мусора и мути со дна поднялось с этой перестройкой, — обрывает Юматин молчаливые монологи. — Всегда так, когда новое течение мутит застойную воду.

— Подождите, Михалыч, — врубается Шикалов, — зачем мутить воду, если она отстойная?

— Застойная! Запашок пошел. Ясно?

Вот так глаза у Юматина, вот тебе и добрейший советчик — два игольных острия!..

У Шикалова выстроился план возмездия. Крутились в голове правильные слова, о чем-то говорили с Юматиным, неторопливо топая в тайгу, о всяком таком, будто энциклопедический словарь листали, и вовсе не догадывался Шикалов, что вел его к Сенному ключу инстинкт самосохранения, и план его этот инстинкт подсказал. А надумал он спалить всю трелевочную технику, вот только как от Юматина отделаться, пока не знал. Самое простое — посмотрят на вырубку, вернутся, а ночью он технику и спалит. А там видно будет. Судить будут, он Юматина в адвокаты возьмет. Сладко заныло в груди, когда себя подсудимым представил. Стриженный под нуль и яростный. И Дименка к ответу призовут, и директора леспромхоза, и прочую шушеру, а то полетит вся планета в тартарары, как фанера над Парижем...

К шести вечера, сомлевшие от духоты, вышли к Сенному. С поворота дороги открывалась низина ключа, которая сохранилась в памяти Шикалова густо поросшая кедром, с могучим шумом в кронах, а под ними рассеянный свет и порхает неуловимая птица счастья. Поймать не поймаешь, а все равно хорошо, что она жива...

Взглянул Шикалов на низину, и ноги отнялись.

— Михалыч... — тыча дрожащим пальцем в пустующее нечто, промямлил он.

— Хатынь, — сказал Юматин. Сказал так, будто следом добавит «ну и что?». Шикалова передернуло, и он отвернулся — увидел-таки игольные острия в глазах.

Ничего не было. Никаких бездумных пришельцев с бластерами, никакого безудержного смерча, никаких сверхчеловеков без совести, ни гнусных гномиков зла, кто бы мог сокрушить гордые кедры вот так — начисто, без оглядки. Обычное дело: проползла членистая масса, опираясь не на кормящую землю, а на химерическое распоряжение сверху: «Рубите, остальное — не ваше дело». И дали! Крепко поработали! Ну, малость напакостили, случается, мелочи в большом деле. Вот площадка, где порешили пихтовых баб, вот место, где насиловали малолетние елки, а здесь гусеницами перемесили с землей грудничков и младенцев, сосновый подлесок. Чего не бывает, простится, все свои, никто не опоясан ремнем, где на бляхе выбито «С нами бог». Все безбожники, наше дело правое, мы победим. А там вдали, весело перекликаясь, перебираются на новое место земляки Шикалова.

Выждали в кустах, пока уезжала бригада.

Шикалов не знал, что за чем последует. Жгло изнутри, требовало немедленных действий.

До свинарника он бывал на делянках часто, ругался с мастерами и техноруками, случалось, и глаза на безобразие закрывал, как начальство подсказывало, но в те годы не было таких сплошных вырубок, а сейчас, когда всюду говорили о новом курсе, о перестройке, казалось, что ненависть водит чью-то руку и под шум свежих ветров спешно изводится мачтовый лес, чтобы некуда было потом навешивать паруса. Растревоженная душа пыталась взлететь над этой мертвой долиной, где слушал он когда-то птицу счастья, пытаясь понять, какие нескладности в нем самом не дают сложить мелодию. И опять предстал Степа, еще живой, доверчиво ожидающий, зачем хозяин надевает веревку. Игра такая, может быть, отложилась в его кошачьих мозгах: дети бантик вяжут на шее, можно потерпеть, чего ради хозяина не стерпишь...

Не воспарила душа Шикалова, тяги не хватало, сам к этому безобразию руку приложил, по совести когда-то не спрашивал, а сейчас — кому представление давать?

— Что ж делать-то. Михалыч? — остывало в Шикалове яростное пламя.

— Снять штаны и бегать. Вон какой простор... — ответил Юматин, занятый стиранием пота с шеи и лысины. — Что мы с тобой можем? До Москвы не дотянемся, а нашим руководителям хоть кол на голове теши, безмозглые, оттого и не больно.

— А нам, а у нас?

— Спроси, Вениамин Петрович, что полегче, — кажется, впервые огорчился Юматин, жара доконала, видно, и переход, и место, не сулившее отдыха.

Шикалов удивился ответу, не ожидал, бухнул оттого сразу:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.