Под сенью желтого светила

— Это так. — Шикалов забыл про свои напасти. — Рубят тайгу подчистую, словно в конце квартала светопреставление и леспромхозу надо с хорошими показателями предстать в небесной канцелярии.

— Я вот сравнил замеры этого года в речке нашей с замерами трехлетней давности — на сорок сантиметров уровень воды упал, а речка наша не зря Поперечной зовется — это вроде мерительной трубки в резервуаре. Миллиарды кубов воды потеряно из-за повального уничтожения тайги.

— Я и без замеров вижу, — махнул рукой Шикалов. — Раньше за полчаса в одной ямке десяток хариусов надергивал, а теперь и ямки нет, курице по колено.

— Хариусы, — хмыкнул Юматин, — сюда лет еще десять назад красная рыба поднималась на нерест. Где она? А ведь это катастрофа, Вениамин Петрович. Нет тайги — нет воды, нет воды — нет чего? Человека, — сам же и ответил Юматин. — А ты говоришь — кот... самим скоро в петлю.

— Пойду я, — не выдержал больше Шикалов.

— Да не тужи, Вениамин Петрович, вернется Галина свет Сергеевна. А не вернется — кобыле легче...

Пошел домой Шикалов, а по пути вынул из петли Степана.

Шерсть кота потускнела, напоминая вытертый коврик в прихожей, от прежнего «линкорушки» ничего не осталось — так преображается мгновенно брошенный командой, подбитый боевой корабль. Отласкалась животина, отмучилась...

— Прости, Степанушка, все мы сволочи на земле этой грешной, — закапали слезы у Шикалова, закривились губы.

Дома Шикалов маялся до сумерек без дела, потом машинально включил телевизор. Музыки не было, учили жить. Уверенный товарищ рассказывал, как это делается, поясняя на примерах. Выходило, что все, что ни делается, к лучшему. Шикалов не грохнул по экрану кулаком, не запустил в телевизор чем-либо увесистым, даже не выключил, просто ушел на крыльцо от соблазна испортить безвинную технику и свое настроение.

Звезды роились над головой той медовой приятью, какая бывает в их свете августовской ночью. Где-то, недосягаемые глазу, грохотали космические бури, сшибались планеты, вселенную раздирали катаклизмы, а над Землей — ничего, тихо и спокойно варилась погода, свои местечковые порядки и жизнь. Дождя бы, томился Шикалов, и легче бы стало...

Ночь не принесла прохлады земле, а звезды — утешения Шикалову. Если бы только одна ночь: два месяца невиданной суши, тех месяцев, когда зелень нагуливает соки, и сколько ни переворачивайся в небе ковш Большой Медведицы, ни капли влаги не упало вниз, уже и роса по утрам казалась тонким слоем серебристого пепла.

Свиньи учуяли хозяина, не кормленные с утра, они вопили, призывая Шикалова к справедливости. Куда деться от их визга и духоты, Шикалов не знал, взъярился наконец, схватил кол и рванулся к свинарнику.

— А ну, падлы! — включая свет, заорал Шикалов, перехватывая кол двумя руками.

Свиньи, едва предстал перед ними озаренный электричеством Шикалов с вознесенным колом, стихли, уставились участливо. «Нашего-то турнули, видать, с подлодки, не иначе, — подхрюкивала свиноматка на сносях. За себя она не боялась, носила в брюхе рублей на двести Шикаловского прибытка, — ишь ты, перископ ломает...»

— А чтоб вас!.. — бросил кол Шикалов, покрутился туда-сюда и стал намешивать комбикорм с зеленкой, унимая зуд в руках. Думал: все на свете подчиняется человеку, а что с такой сволочи взять, если он чуть чего за нож хватается, за дубинку. «А с какой рожей, — соображал Шикалов, раздавая корм, — встретит он в космосе братьев по разуму? С какой же еще — с сытой, в космонавты здоровеньких берут. Покажет он фото, где жена козочку гладит... мы, скажет, все очень дружненько живем, хотите козочку попробовать? Вкусно...»

На свежем воздухе он не стал пялиться на небо. Все равно не увидит своего «бычка», кончика рожек не увидит до самой осени, месяца два еще маяться духом...

«Пойду-ка я завтра в тайгу, полянку свою женьшеневую посмотрю, развеяться надо, с апреля не был...»

Он нашел эту полянку два года назад в укромном урочище за Сенным ключом. Удивительное место: как храм, где в ярусной тени, в рассеянном свете зажигались к сентябрю рубиновым огнем розетки-ягоды женьшеня. Семнадцать штук, а в середине «папа» с патриаршим спокойствием возвышался над ними. Святое семейство, неземное.

Мог Шикалов давно копнуть корешки, и каждый раз, когда наведывался, не поднималась рука на благолепие, умилялся молча, пряча руки под мышки, чтобы запах въедливого свиного дерьмеца не осквернял лепоты храма. В такие минуты просилась из груди Шикалова какая-то мелодия, непонятные инструменты подсказывали ее, Шикалов тер лоб, напрягаясь, свиной дух забивал музыку. И все же это было наслаждение, Шикалов примирялся со всеми житейскими перекосами до следующего тайного любования. Звезды на небе, звезды на земле, вселенная в человеке.