У Юматина был домашний телефон, единственный в деревне, кроме служебных в конторе и на почте. Он и принес Шикалову эту весть: «Не жди, на развод подам. Галина». Телеграмму передали по телефону.
Шикалов выслушал Юматина, тоскливо выругался.
— Вот тебе и гарнитур «Сюзанна»... Профэссор, пойдемте в тайгу? — спросил он с надеждой, чувствуя, что Юматин расслабится первым, начнет жалеть, тогда к жалости присоединится целый состав побочного словоблудия, достанется всем бабам, и Шикалов после такого взбадривания ощутит тупое похмелье, как после затяжной пьянки, когда пьется все подряд без закуски и удовольствия.
— Добро, — кивнул Юматин. — Пойду соберусь.
Едва он сделал шаг от крыльца, Шикалов заторопился исчезнуть из опостылевшего гнезда, одинокого логова, куда не вернется жена, а к вечеру не придет, скромно мяукая, подхарчиться Степан после драк с деревенскими котами и набегов на чужие гаремы. Вот что осознал Шикалов, спешно собираясь в путь: Галина жила с ним вроде как взаймы, Юматин дружил из удовольствия поучать, деревенские льстили в надежде дешево отовариться, и никому-то он не нужен; один Степка ласкался искренне, лизал в нос поутру — это была дружба, не обремененная мирской суетой, даже Галина ревновала. И какой же добрый был Степушка, не наглел, если в плошке пусто, не ломился в дверь под утро, если заперто...
Шикалов надевал энцефалитку, когда подъехал Дименок. Степенно выпростал тело из «газика», будто из «Волги»... Оливковый импортный костюм тетроновый, красный галстук, черные виниловые туфли. «И не упревает же, собака! — озлился Шикалов. — Вырядился так вырядился... одень в такое покойника, вскочит, завопит от ужаса, а этому ничего, довольно сводит полные губы в трубочку, лемурьи бровки к переносице стягивает, вроде и пуговкой носа шевелит, принюхивается сыто».
— Ну как тут, Веник? — вместо «Здравствуйте».
— В тайгу собрался, — цедит внезапно покрасневший Шикалов, к мирному настроению шефа не подлаживается.
— Отставить надо прогулку, отставить, — милостиво тянет гласные Дименок.
— Чего вдруг? — С шефом Шикалов не миндальничает: с его подачи незаконно забивают свиней, списывают на падеж и приплод не учитывают.
— Забить бы чушечку надо, начальство подъехало...
Знает Шикалов: нет никакого начальства, врет шеф, вон как под кустики бровей глазки прячет...
— Вернусь к вечеру, забью, — отрезает Шикалов, натягивая через голову энцефалитку. — Я лесник перво-наперво.
— Эт, ты, мама-крендель, — притворно всплескивает руками Дименок. — Лесник мне еще...
Шикалов смолчал. Согнулся, зашнуровывая кеды.
Был бы его шеф обычный начальник-ворюга, стандартный, что ли, тянул бы что плохо лежит и помалкивал, — бог с ним, каждый свой приварок находит. А этот, поди ж ты, в газетку опусы пописывает, рассказики — такую развесистую муру о таежном живье, придумки и враки, что потешаются над ним открыто. А ему хоть бы хны. Столп, народный сказитель. И это бы — пусть, так пишет статейки о том, как в лесхозе каждое деревце заботой окружили. Вот уж сказитель так сказитель, такого и петля не возьмет...
— А куда собрался, Веник?
— За Сенной ключ, — кратко отвечает Шикалов и берет с полки висячий замок.
— Корневать, что ли? Эт, мама-крендель, да там уже остатки подчищают. Кедр и пихту выбрали, береза идет на дрова.
— Вот так-так... — садится от неожиданности Шикалов. — Там же мое место было, святое...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
XIX всесоюзная конференция КПСС