Ой, дивчина, моя люба,
отвэрныся от нэлюба –
буду стреляты, буду лучаты,
як на сызого голуба.
А дивчина опять ему отвечала:
Ты ж нэ стрелишь, ты ж кэ влучишь,
тильки жизнь нашу разлучишь.
Сидлай коня, зъизжай з двора,
ты нэ мий, а я нэ тво-о-я.
Парню ничего не остается, как седлать коня и, «размовляя» теперь уже с конем, скакать к тихому Дунаю.
Коло тыхого Дунаю
станем, коню, подумаем,
чи мэни втопыться,
чи через коня вбыться,
ай чи назад воротыться.
В песне нет конца, как нет его в жизни. Любовь бесконечна, своенравна и загадочна. Сплошные алогизмы. Взять хотя бы начало этой песни: «Ой, у поли озирэчко, там плавало видэрэчко, соснови клипки, дубовэ динце, нэ цурайся, мое сэрдце...» К сюжету «видэрэчко» никакого отношения не имеет, но описано оно подробно, это своего рода поэтический зачин, который дает настрой всей песне. Я знаю, отец видел «видэрэчко», когда пел, я – нет, а он – видел, со всеми его сосновыми клепками, с дубовым «динцем». Ах, как исхлестали его житейские волны, каким одиночеством набухло «дубовэ динце»! И оттого, что оно «дубовэ», его еще жальчей, ведь рифмуется «динце» с «сэрдцем». Стиховеды сказали бы по-ученому – консонанс. Да, консонанс. Но народ не знает теории, когда складывает песни, не знает, что чем сдержанней в чувствах, жестче, «дубовэй», тем ближе к правде переживаний поэтическая речь. И отец этого не знал, он любил петь, любил стихи, музыку и пел – как чувствовал, как жил. Я тоже все это понял не тогда, а значительно позже.
Отец вырос в Кулундинской степи, в живописном украинском селе с белыми хатами-мазанками под высоченными вербами. Было в селе два пруда, в одном из них утонул его младший братишка Яша, пока Антон батрачил в соседней деревне. Яшу отец сильно любил и тосковал о нем долго. Кто знает, может быть, потому запала ему в душу песня про «видэрэчко» в «озирэчке». А может, и по другой причине: в любви отец не был счастлив и, наверное, не раз прикидывал, «чи ему втопыться, чи через коня вбыться, ай чи назад воротыться...». Была у него еще одна страсть или слабость – не знаю, как назвать: он сочинял стихи. Правда, не часто и только по торжественным случаям, как-то: свадьбы, дни рождения, революционные праздники, встречи с друзьями и родственниками после долгой разлуки. Накануне он закрывался в большой комнате и сочинял по нескольку часов кряду. Получалось нечто, напоминающее стихи, очень длинное и сверхназидательное. Когда собирались гости, после первой рюмки он объявлял «стих», в котором с помощью самых невероятных «поэтизмов» раскрывал сущность виновника торжества. Заканчивался «стих», как правило, философическими сентенциями. Гости приходили в изумление, некоторые плакали: «Ну, Антон! Ну, молодец! Это ж черт-те чо! И откуда чо берется!..» Мне было стыдно. Ни малограмотных виршей, ни громового отцовского голоса я не выносил, я убегал или втягивал поглубже голову в плечи.
Когда мне исполнилось лет тринадцать-четырнадцать, он сочинил специально для меня «роман» в стихах «Неудачная женитьба». Оказалось, мать «подвинула» меня отцу, и он воспитывал меня один. Из «романа», составившего общую тетрадь, помню только четыре строчки:
В это время в магазине
я работал продавцом,
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.