заменял я Шуре маму,
был и мамой и отцом.
Хотя «роман» был правдивым, я отцу не поверил. И сейчас считаю, что нельзя детям плохо говорить о матери – при любых обстоятельствах! – разъяснять проступки, в чем-то обвинять. Во всяком случае, «роман» не прибавил моей любви к отцу, на что он, вероятно, рассчитывал: ведь он очень любил меня, ревниво оберегал от любой чужой ласки и воспитывал усердно. Даже чересчур усердно...
Стихи писать я стал вовсе не потому, что отец писал. Еще неизвестно, кто из нас первый начал. В наследственную одаренность или призвание не верю, в противном случае раз и навсегда отказался бы от сочинительства, потому что среди предков моих ни талантливых, ни одаренных не было. Но отец, конечно, сыграл решающую роль в моем воспитании и образовании. Если бы не его «стихи», я, вероятно, писал бы лучше и больше, а, может быть, наоборот, совсем не писал.
В пятом ли, в шестом ли классе я уже понимал, что стихи отца лишены подлинной поэтичности, что существует настоящая красота слова, недоступная ни ему, ни мне, и я возненавидел наши стихи и надолго перестал рифмовать. Если что-то и продолжало жить во мне поэтическое, то уж, конечно, не в стихотворной форме. Может быть, отцовская сентиментальность, любовь к природе, к музыке, родному языку.
Первый стишок сложил случайно, лет в семь, по просьбе вожатого в пионерском лагере. Хотел бы его забыть, да ничего не поделаешь, помнится:
Плыл Чапай – боец могучий
через Обь-Урал,
и попала ему пуля
прямо в сердце там.
Не успел Чапаев скрыться
в тылу и под водой,
как со стороны своего убийцы
он обрел покой.
Первая публикация в стенгазете не принесла радости. Вожатый заменил «Обь» «рекой», в результате размер сломался. Я был в отчаянии. Собственных нарушений смысла и ритма я не чувствовал, но редакторский произвол ощутил сразу. Мне долго и терпеливо объясняли, что Обь, на которой стоит наш лагерь, – всего лишь название.
Вот тогда-то, вероятно, отец начал писать регулярно свои нравоучительные посвящения. Он завалил меня блокнотами и карандашами, подсчитывал, сколько стихотворений я написал за месяц, за лето, за год, установил, так сказать, план-максимум и план-минимум, всячески старался способствовать моему развитию в этом направлении. Поначалу сочинялось охотно и много, но потом, как я уже говорил, стихи обрыдли.
Мама Оля к нашему стихотворчеству относилась более чем сдержанно, а отцовские песни откровенно презирала: у нее были свои – «чалдонские». Сероглазая блондинка с копной волос, худенькая, нервная, мама Оля была образованней отца на один или два класса, поэтому пела под гитару:
Все васильки, васильки,
сколько мелькало их в поле...
Помнишь, до самой реки
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.