Не стрелять!

Но этот журналист дико подробно ей растолковывал, почти полписьма, что права одиночка... И когда Алена была уже готова ему поверить, она вдруг додумалась: это просто его, как говорится, точка зрения — можно так повернуть, а можно и наоборот. Она даже чуть не засмеялась от радости — как здорово получается-то! Ведь теперь против любых слов, любых иных доказательств у нее есть ответ: у вас такая точка зрения, а у меня такая.

А про то, что всегда надо иметь принципы, — это, она считала, больше для игры. Вот, как сейчас, например, она играла в то, что при ней якобы нельзя ругаться... И закричала на Демина:

— Прекрати! Совсем озверели!

Славка хихикнул, крутанул на пальце пистоль и сунул его за пояс — точно, как показывают в фильмах.

— Короче, так, — сказал Демин. — Мы будем с тобой. Ален, в кусте, а Славист пойдет!

Алене и Славке жутко хотелось спросить: а почему это, дорогой Демин, ты сам не хочешь «пойти»? Но Славка не мог спрашивать, чтобы не выдать своей боязни. А Алена не хотела спрашивать, чтобы прекратить всю эту чушь, будто она очень умирает по Славке... Ничего она не умирает! Но ведь надо же с кем-то ходить, надо, чтобы кто-то провожал тебя, ну и так далее... Иначе вообще сочтут за какую-нибудь идиотку-недотрогу.

Наверное, Демин вычислил, как им охота задать свой вопросик, и сказал:

— Алене этого вообще не надо делать. Я сумею. А Славка пусть докажет!

— Я пистоль добыл! — крикнул Славка, и Алена поняла, что он трусит, что Демин попал в цель, что Славка и сам понимает: ему надо доказать свою... «нетрусость». В том числе и себе!

Пистоль он купил у какого-то хмыря. У какого, Славка не говорил. Но что купил — точно, за сорокошник... Он звал Алену поехать в Москву, проветриться, посидеть где-нибудь в хорошем местечке, показаться знакомым. Пусть знают, что ты личность!

Славка ей про сорокошник столько песен исполнил... Потом вдруг приносит эту штуку: «Сорокошника нету, но теперь у нас сорокошников будет навалом!»

Они остановились у куста, который присмотрели еще сегодня днем. Место узкое, убегать тому будет неудобно... которого они начнут потрошить... И в то же время сквозь ветки видна вся платформа и можно засечь всех, кто сошел с поезда.

За лесом послышалась электричка.

— Ну что ж, — сказал Славка, и Алена сразу представила себе его вымученную геройскую улыбку. — Ну что ж, господа. Пора взводить курки.

В темноте что-то царапнулось скучным железным голосом — это он доставал из-за ремня свой револьвер. Потом тихо, но внятно щелкнула отведенная «собачка».

Глебов вышел на платформу совершенно один из последнего вагона. Фонарь, висящий у него прямо над головой, с трудом дотягивался желтоватыми своими, как бы пыльными лучами до платформы. А дальше Глебов увидел в квадратах горящих окон электрички, что из переднего вагона действительно вышло человек шесть-семь народа... Ну и надо их догнать, подумал Глебов. Дорога-то в поселок была одна.

Тут он заметил, что на левой кроссовке развязан шнурок.

Его первым порывом было догнать людей из головного вагона. Однако он тут же представил себе, как бежит по темной платформе едва ли не в третьем часу ночи да еще с незавязанным шнурком... Он слишком хорошо умел «представлять». И ему сделалось стыдно. Не торопясь, он наклонился под фонарем, стал завязывать шнурок... И тут увидел под лавочкой тускло белевший кусок трубы... такой весьма удобный обрезочек алюминиевый, сантиметров в шестьдесят.

Глебов поднял его... Погоди, а что это значит «весьма удобный»? Я что, боюсь, подумал он? Он шел по платформе, представляя, как ударит вышедшего ему навстречу уголовника. И точно зная, что никого он не встретит, а главное — никого он не ударит. Сзади ему из последних сил еще подсвечивал фонарь.