Он беспокойно заворочался на облюбованном им месте и подумал, что очень нелепо выглядит со стороны: съежившийся возле валуна, с поднятым воротником шинели, в нахлобученной на самые уши фуражке.

Канеев потянулся к небольшой портативной рации, которая на ремне висела у него через плечо. Вот ведь на редкость удобная штука для милицейской службы, а в горах оказалась бесполезной. Когда Канеев добрался до перевала и попытался связаться с остальными постами, из этого ничего не получилось. Горы не пропускали радиоволны. Как ни крутил Канеев ручку настройки, как ни прислушивался к эфирной сутолоке, из черного плоского ящичка доносились лишь треск и беспорядочные шумы... Сейчас он снова включил рацию. Тот же самый треск. Досадно. Может, Вельяшев давно задержан и по всем постам прозвучал отбой?

Рассвет подступал медленно, почти незаметно. Густая непроницаемая тьма начала сереть. Вслед за этим, как на фотобумаге в проявителе, начали вырисовываться смутные очертания гор. Сначала проявилась. скала, под которой находился Канеев, – она четко виднелась на фоне светлеющего неба. Потом показалась дорога с белыми колышками по краю, отделяющими ее от пропасти. Все остальное пока еще плавало в сизом холодном тумане.

Канеев замерз окончательно. Не помогали короткие пробежки, которые время от времени он предпринимал на узенькой площадке, выбранной им для наблюдения. Все его тело трясло в мелкой непрекращающейся лихорадке. Давала себя знать и бессонная ночь. Конечно, не спать ночами – для него, человека, почти всю свою сознательную жизнь проработавшего в милиции, было делом привычным. Однако самому себе он должен был сознаться, что с каждым годом это становится труднее. Уставать начал. Хотя внешне он оставался таким же, каким и был, – деловитым, подтянутым, собранным. А внутри его жила усталость, которая копилась год от году и которую только привычным усилием воли он подавлял в себе, чтобы довести начатое дело до конца.

Сейчас, в серых предрассветных сумерках, эта усталость с особенной отчетливостью обозначилась на его лице: и без того худощавое, оно вытянулось еще больше, на щеках залегли тяжелые складки, глаза покраснели от бессонницы, и влажные глубокие морщины в их уголках слишком уж явно говорили о возрасте...

Сунулся было Канеев за пачкой папирос – пустая. Всю искурил за.ночь. Вот тебе и запасся! И сразу как-то испортилось настроение. От папиросы не то чтобы тепло, а как-то поуютнее, не так чувствуется одиночество среди этих молчаливых серых скал... Потоптался Канеев немного, досадуя, что не рассчитал с папиросами, и снова устроился на свое привычное место – возле валуна. Мыслями вновь – о дочери, о сыновьях, о своей собственной усталости, которая слишком уж часто стала ему досаждать...

Канеев так крепко углубился в свои размышления, что не сразу услышал чье-то неразборчивое бурчание. А услышав, выпрямился, чутко впитывая в себя утренние звуки. Неужели?.. Да, это определенно человеческий голос. Кто-то очень скверно, в нос, явно перевирая мелодию, пел, а лучше сказать, бормотал песню. Не чудится ли случаем? После бессонной-то ночи? Канеев встряхнулся. Ошибки не могло быть: снизу к перевалу шел человек... Значит, не напрасно он, Канеев, торчал всю ночь на этом дурацком перевале? Вот ведь как бывает! Перевал-то, если разобраться, закрыли только для очистки совести. А выходит, что именно здесь развернутся главные события.

«С песней идет, – не то удивляясь, не то возмущаясь, подумал Канеев. – Слишком уверен, что путь впереди свободен. Ну, давай, давай!..»

Все его сутуловатое тело напружинилось. Спиной он прижался к шероховатой поверхности скалы так, чтобы тот, кто должен был сейчас выйти из-за поворота, не смог сразу увидеть его.

Рука Канеева привычно скользнула к кобуре. Ребристая рукоятка пистолета послушно вошла в его широкую, крепкую ладонь.

Бурчание оборвалось. Но зато теперь было слышно тяжелое, с каким-то всхрапыванием дыхание. На площадку грузной поступью вышел человек лет тридцати пяти. В одной руке он держал палку, на которую опирался при ходьбе, в другой – небольшой чемоданчик, приспособляемый обычно для пары-другой белья или для инструмента. Он и в самом деле, в своей синей рабочей куртке и такого же цвета брюках, в кепчонке, сдвинутой на затылок, походил на мастерового, отправившегося выполнять заказ.

Выйдя на площадку, он остановился и с облегчением вздохнул.

– Ну, вроде докарабкался! – Посмотрел назад, на вершины гор и провалы ущелий между ними, которые постепенно начали освобождаться от тумана, и сказал в похвалу себе: – Экую махину одолел!

Велик, видимо, был у него соблазн передохнуть после трудного подъема. Но он не позволил себе этого. Опираясь на палку, тяжело двинулся дальше.

– Куда это ты так торопишься, Вельяшев? – как-то уж очень по-будничному спросил Канеев. Есть такая детская игра «замри». Человек, которому адресована эта команда, застывает в той позе, в которой она его застала, подчас совершенно нелепой. Нечто подобное произошло сейчас и с человеком, которого окликнул Канеев. У него даже поднятая нога замерла в воздухе. Несколько мгновений он находился в оцепенении. Потом медленно, словно это стоило больших усилий, начал поворачивать голову. Увидев Канеева, он растерялся еще больше, разглядывая милицейскую форму как нечто необыкновенное. А рот его тем временем беззвучно открывался и закрывался, словно у рыбы, вытащенной на сушу.

– Ну-ну, – усмехнулся Канеев, которому эта мимическая сцена показалась даже несколько забавной. – Знаю, Вельяшев, что ты никак не ожидал меня встретить.

Охватившее Вельяшева оцепенение стало проходить, и он наконец произнес:

– Т-ты... откуда? Следом за мной, что ль, шел?

– Зачем же следом? Я тебя здесь поджидал.

– Здеесь? – Вельяшев изумился еще больше.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.