Исходные данные

– Почему? – не понял Толик. – Вам же тоже сначала до Москвы.

– Было, – еще больше развеселился Арнис. – Теперь в другую сторону. Дан приказ ему... – затянул он.

– Если государство прикажет быть героем, солдат ответит: «Есть!» – важно подняв палец, сказал Мартин.

Школа старшего лейтенанта Серебрянского – тот иногда днями напролет словами из песен и частушками разговаривал. Особенно на строевой, когда уже ноги отваливаются, любил подбодрить: «Сладку ягоду ели вместе, горьку ягоду ешь сама!» И ведь помогало.

– Веселей, ребята, повезло вам – бам! бам! – не мог остановиться Мартин.. А Толик уже понял, о чем они – решили все-таки податься на БАМ, хотя два года только и слышно было: Каунас, Тракай...

– Хочется еще срок в шерстяных ботах походить, – подмигнул Мартин. – Понравилось.

В батарее Серебрянского валенки иначе не называли. Арнис легкомысленно, не похоже на себя, махнул рукой:

– Еще два года походим, не помрем ведь. Чего с нами от этого будет? Каунас не убежит. – И совсем по-сибирски добавил: – Ну!

Курить Толику почему-то расхотелось, и он вернулся в казарму. Проходя мимо тосковавшего у тумбочки дневального, приказал разбудить себя за полчаса до подъема. А потом он долго никак не мог согреться под тонким синим одеялом, пришлось вставать за шинелью. Стало тепло, но заснуть он все равно не мог.

Отпуск он заработал летом на тактических учениях с боевой стрельбой. Летел домой в чужом, поновее, мундире, с чужим портфелем – собирали его, как принято, всем подразделением – жадный, нетерпеливый и добрый. Такой нетерпеливый, что пришел в самое настоящее отчаяние, когда выяснилось, что придется чуть ли не сутки проторчать в городе, потому что билетов на два ближайших рейса в Европу уже не было. В аэропорту Толик наткнулся еще на одного парня из своей части, днем они бродили по городу, мылись в гражданской бане и смотрели индийский фильм про любовь, а ночью дремали по очереди в одном кресле. И все время они что-нибудь непрерывно ели.

В Красноярске, где была единственная посадка, они ели в буфете рубленые шницели размером с хорошую ладонь, потом искали туалет, а потом патруль проверил у них документы, и у его спутника срезали лишнюю лычку и сняли гвардейский значок, который он специально раздобыл перед отпуском.

А дома ничего необыкновенного не получилось. После двух дней одних и тех же вопросов и ответов Толик вдруг почувствовал себя там лишним, словно его место было не в городе, где он родился, не в доме, где вырос, а там, в части, на Дальнем Востоке. Друзей почти не осталось – одни служили, другие разъехались. А оставшиеся жили уже какой-то иной, далекой жизнью. Мать почтительно хлопотала вокруг него, но разве об этом мечтал он целый год по ночам в казарме или, дубея от холода, на посту?

Но день на пятый он увидел в длиннющей очереди у кассы кинотеатра Наташу. Она была одна и стояла близко к окошку. Кто-то рассказывал Толику о таком способе знакомиться, и он подошел и попросил ее взять ему билет. Зачем-то добавил: «Я вообще-то солдат». Наташа засмеялась и, когда подошла ее очередь, сказала кассирше: «Два, пожалуйста». Билеты, естественно, дали на два места рядом.

После фильма он проводил Наташу к Лене. Она сказала, что ей надо забрать Олю. В мыслях у Толика было совсем другое, и он как-то плохо воспринимал то, что она говорит. Спросил, правда: «А кто это – Оля?» – но сам прикидывал при этом, как будет договариваться с Наташей встретиться завтра.

– Это такая маленькая девочка, – сказала Наташа.

Больше она ничего не сказала, а он ничего не спросил, сразу решив, что Оля – дочь Лены.

Потом Наташа продиктовала ему свой телефон. Когда он возвращался домой, в голове у него возбуждающе шумело, он радостно говорил сам с собой, благоразумно убеждал себя, что пока еще ничего не произошло, спокойно. С каким-то необыкновенным удовольствием он протянул две кружки свежего пива с сушками, обсыпанными крупной, как осколки стекла, солью. Невольно улыбаясь, сильно двигая плечами, закурил.

Теперь Толик просыпался рано, вместе с родителями, и с утра был всем доволен и беспечно весел. Договорившись с Наташей о встрече, он выходил из дома намного раньше, чем это было нужно, чтобы добраться до места. Ему нравилось ощущать себя мужчиной, которому предстоит свидание с такой девушкой. Если Наташе надо было, они объезжали десяток магазинов, и он терпеливо выстаивал самые длинные очереди, таскал от ее дома к дому Лены и обратно тяжеленные сумки. И ему нравилось все. Но, конечно, больше всего часы, когда они были вдвоем в ее квартире. А Олю и Лену он так и не увидел.

Дни тогда были по-летнему жаркие, и два раза они выбирались за город купаться. Правда, Наташа себя неважно чувствовала и сидела на берегу, а он много плавал настоящим кролем и нырял с железного моста. Забирался на узкие, со спичечный коробок, тонкие перила, которые ходили под ним ходуном, и долго стоял, качаясь и удерживая равновесие движениями всего тела, понимая, что Наташа смотрит на него. Толик знал, что смотреть на него приятно, и не спешил нырять. Несколько смущало его то, что ноги у него были странно белыми по сравнению с загорелым телом. Но он объяснил Наташе, что таков уж солдатский загар: загораешь-то во время физподготовки и хозяйственных работ в форме номер два – голый торс, но в брюках и сапогах.

Оба раза Толик одевался и возвращался в город с сожалением. Там он почти все время чувствовал себя настороженным. Ему все время казалось, что вот сейчас Наташа скажет, что ей пора, и уйдет, и он ничем не сможет ее удержать. Особенно часто это чувство стало наваливаться на него, когда он узнал, что Наташа была замужем. Ему хотелось, чтобы их отношения зависели не только от Наташи, иногда эта зависимость представлялась ему унизительной, но дальше этого дело не заходило. С ней можно было говорить о чем хочешь, она понимала все. Толик даже рассказал ей всю свою историю с баскетом. И первый раз он рассказывал ее так подробно и откровенно.