Обычно Толик сам за почтой не ходил. Почтальон, ефрейтор Лазурко, числился заряжающим в его расчете, почту для своего командира отбирал заранее еще в поселке и доставлял прямо в казарму. А тут Толик забрел в учебный корпус, где помещалась комнатушка почтаря, по своим делам и от нечего делать заглянул к нему сам. Лазурко, по обыкновению угрюмый – был он намного старше всех солдат в подразделении, успел на гражданке закончить институт и обзавестись молодой женой, – коротко взглянул на Толика своим обычным тяжелым, укоряющим невесть за что взглядом и, не сказав ни слова, вручил газеты за несколько дней и письмо в голубом конверте.

За два года службы Толик выучился с одного взгляда угадывать, от кого письмо, но этот почерк, очень крупный, неловкий, был ему вообще незнаком. Обратного адреса не нашлось, и он сразу решил, что послание наверняка от какой-нибудь отчаявшейся подруги из тех, что пишут наобум солдатам, предлагая чистую дружбу. Затолкав газеты и письмо в карман, он, насвистывая, зашагал в другой конец корпуса, к мастерской хозвзвода.

Несколько дней назад Толик, наконец, собрался и отнес брюки от своего парадного мундира полковому портному Мансуру. У всех его друзей-дембелей парадки давно уже были «сделаны» и в священной неприкосновенности хранились в каптерках вместе с другими «дембельскими вещами» – блестящими, негнущимися, гладкими, пахнущими особым запахом новых вещей.

Мансура в мастерской не оказалось, но Толика это ничуть не расстроило. Спешить ему было некуда – до ужина почти два часа, а в караул его сегодня не поставили. Он уселся на ободранный стул и полез в карман за газетами. Из них выпало письмо. Чуть подумав, он решил начать для смеха с него. Первым делом изучил штемпель на конверте. И разобрал название своего родного города.

Разница во времени между ним и местом, где Толик служил, составляла шесть часов, и он никогда не мог себе сразу представить, как это может быть, что там еще люди возвращаются домой из гостей, со свиданий и последних сеансов кино в то же самое время, когда здесь он, уже проспав ночь, поднялся по команде и идет строем в туалет перед утренним кроссом. Каждый раз ему необходимо было совершать усилие, чтобы заставить себя поверить в то, что там сейчас продолжается самая настоящая жизнь. Гораздо естественнее было чувствовать, что там, где его сейчас нет, жизнь и люди замерли, как на фотографии, и снова оживут, как если бы механик включил киноаппарат я люди побежали по экрану, лишь когда он снова окажется там. Он, конечно, знал, что это не так, его убеждали в обратном письма, радио, газеты, телевизор, и все-таки ощущение прекращения, нереальности жизни там всегда было первым.

Толик по привычке взрезал конверт кривым связистским ножом.

«Здравствуйте, Анатолий Ефимович!

Вы меня не знаете. Пишет Вам сестра Наташи, двоюродная. Я знаю, что Вы пишете Наташе и она Вам. Но я должна Вам сообщить неприятное известие. С Наташей случилось несчастье, сейчас она в больнице. Ей делали уже две операции. Они прошли успешно, врач-хирург был очень хороший. Ведь она попала в нашу больницу, это хорошо, ведь у нас ее все любят. Но она до сих пор без памяти – было очень сильное кровотечение.

А Оля сейчас у меня. Если надо уйти, оставляю ее у соседей. Но Вы не беспокойтесь, они люди очень хорошие.

Вчера я была на дежурстве, я ведь тоже медсестра, как Наташа, и сейчас дежурю около нее. Она, бывает, бредит, и мне показалось, все время называет какое-то имя. Вроде бы Анатолий, но, правда, я недослышала. Вот и решила Вам написать. Чтобы Вы знали, какое у нас горе. И почему Наташа Вам сейчас не пишет. Чтобы Вы не обижались на нее и не подумали чего плохого.

Анатолий Ефимович, может, Вы попробуете приехать побыстрее? Попроситесь у своих командиров. Виктор Сергеевич, лечащий врач, говорит: «Хорошо бы, если сейчас с Наташей был близкий человек». А Вы знаете, что она давно с мужем не живет, мама ее проживает и работает в другом городе с другим человеком, а отец ушел от них, когда Ната была еще маленькой. Так вот у них нескладно сложилось.

Если Вам не удастся приехать побыстрее, не переживайте сильно. Приезжайте тогда, когда сможете. Будем Вас с Оленькой ждать. Станет Наташе лучше, напишу сразу. Елена».

Толстыми, негнущимися пальцами, ставшими вдруг неудобными, Толик осторожно сложил письмо, сунул в конверт, спрятал в карман. Потом шел по коридору. Потом стоял на цементных ступенях перед входом в учебный.

Было уже совсем темно и очень холодно. Вокруг пустынного бетонного плаца горели фонари, и его светлая поверхность выглядела ровной и упругой. Толик размеренно вдыхал плотный, как куски льда, промерзший воздух. Плац был пуст, потому что развод суточного наряда еще не начался – караул грелся последние минуты в казарме. Летом в это время наряд давно бы переминался на плацу, а теперь, когда морозы принялись давить чуть ли не с первых чисел октября, ребята выгадывают последние теплые минуты перед разводом до упора. Хотя каждому известно, что на развод лучше не опаздывать – самая плохая примета, весь караул потом по-дурному идет... «Так что делать?» – вдруг, как проснувшись, подумал Толик. Как назло, Ерохин, командир его батареи, уже уехал за молодыми, майор Прядко в отпуске, а замещающему его капитану Агееву ничего не объяснишь – не захочет понимать, у них с Толиком свои счеты.

Медленно брел он по плацу к своей казарме. Был он один на белом бетонном полотне, выхваченном фонарями из темноты, под черным и твердым, как темное стекло, небом, на котором проступили крупные редкие звезды. На каждый его шаг бетон отзывался гулко, будто была под ним бездонная темная пустота.

Навстречу ему из-за угла казармы вдруг вывалилась, тяжело поползла, неся над собой ровный слой белого пара, колонна караула. У ребят в строю были спокойные, беспечные лица.

Пропустив строй, Толик оказался прямо против площадок спортгородка, обнесенного металлической сеткой. Ветер и мороз занавесили ее темными лоскутьями листьев с росших вокруг кленов. Была его последняя осень в армии, самый конец октября.

После ужина Толик отвел восемь человек, не заступивших в наряд, среди которых был и Лазурко, в клуб, на фильм. Когда вернулись в казарму, быстро назначил дежурных и отправил всех спать. Сам вышел покурить в предбанник и наткнулся там на двух ребят из своего призыва. Арнис и Мартин, оба тяжелые, невозмутимые, говорили друг другу что-то по-литовски. Но Толик сразу понял, о чем они толкуют. О чем рассуждают дембеля за две недели до увольнения!

Арнис и Мартин чуть раздвинулись, чтобы Толику было удобнее встать с ними. Он встал. И вдруг обнаружил, что не может стоять так же расслабленно и улыбаться, как они. И только потом вспомнил, почему. А полчаса назад в клубе вдруг поймал себя на том, что весело смеется какой-то ерунде вместе с ребятами из взвода управления, словно ничего и не случилось. В нем было теперь как бы два человека – прежний, ни о чем не подозревающий, и новый, все знающий, – и время от времени каждый из них с недоумением натыкался на другого.

– Первый эшелон через двадцать дней, – сказал Арнис и улыбнулся. – Только нам еще не скоро.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.