И флаги как крылья

На кровати, обнявшись, лежали двое. Перепутались волосами.

Мать отпрянула от подушки разом, напряглась, смаргивая сон. И глаз майора выхлестнулся на меня и побежал к переносице.

Я зашнуровал туго английские тапочки. Достал из шкафа скрипку в драном футляре. И вылез в окно.

Дядя Амирхан был в свой выходной в пижаме, как зебра. От него пахло зубным порошком, не станками. Побритые щеки смеялись, и глаза пощуривались, промытые свежей водой.

— Садись к чашке, Лаутон ты мой. А скрипку зачем принес?

— Пускай у тебя полежит. Как спать соберешься, поиграю.

— С ночевкой?

— Надоело мне дома. У тебя лучше. В школу-то не надо.

— У меня и мед есть, — сказал дядя Амирхан. — Мажь булочку.

Жена его Магинур молчаливо пекла пирог на кухне. Она тихая была, пахнущая едой и теплыми травами. Видя меня, одно повторяла: «Бялекаем... Багрем...» Маленький, значит, драгоценный. От нее никому не было шума. Она показывалась и уплывала, а сияние от белого платка оставалось.

— Что же ты не заливаешься, как валдайский колокольчик? Я привык. В ушах у меня после тебя чистая музыка. Говоришь, мать приехала?

— Я не говорю. Пароход привез.

— Ты в доме прибрался?

— Полы вымыл. Печку бы истопил, да тепло. Макароны сварил.

— Почему позаброшенный-то? И не причесывался.

— У матери книжка есть «Бедная Лиза». Карамзин написал. Ты читал? Хотя где бы взял...

— Слыхал, кажется, — осторожно сказал дядя Амирхан. — Кара-мырза — это черный купец, по-нашему, — прибавил задумчиво.

— Я с ночевкой. Поиграю...

— Чак-чак, бялеш... Да-аа... — сказал дядя Амирхан.

— Бастионы, — сказал я.