И флаги как крылья

— Друзья, что ли? — спросил.

— Товарищи, — сказал я.

— А «товарища» не пустят! Ни-ни, — заохал Кокоша.

— Как пить дать. Ему бы мороженое слизывать, — добавил Махмутка.

— Мы и не такие бастионы брали, — сказал Карамзин. — Пошли. Держись за меня, не трусь.

И я приметил, как разом испытали ко мне уважение Махмутка с Кокошей — глаза расширились, а губы сомкнулись. «Поколотят! — пронеслось в горячей голове. — Теперь поколотят. Изловят...»

Майор, конечно, протащил меня, как танк. Билетерша, вконец замотанная неразберихой, отрывала билеты, точно пуговицы с изношенной кофты.

— Тьфу! — откинулась. — С ума посходили, с грудными лезут.

А я вцепился крепенько, приклеился к майору, и все звуки умерли во мне.

Киношка, оказалось, так себе. Там дамочка одна, ловкая и бесстыжая, бежала по вокзалу и шубку распахивала на ходу, чтобы все видели — под мехом она в ночной рубашке. Ну, еще в бочке купалась перед зрителями, сорила мыльной пеной. Шалила... Мне бы «Крейсер «Варяг» показали, я бы поплакал и посмеялся. Но Степан, попутчик мой, до бесконечности елозил под боком, всхлипывал, усмиряя веселье. Глядеть на него в темноте стыдно было, как и в окопах не воевал. И обратной дорогой нахваливал картину, восторгался.

— Трофей! — восклицал. — В плен, значит, взяли девушку. Без мечты невозможно жить, факт! С такой женщиной не соскучишься.

Он был чубатый, словно пеплом его занесло. Когда на меня взглядывал, глаза приуживал. Ходил звучно, блестел сапогами. Я так измаялся за день со своими думами, свял, видно, от напряжения.

— Ты, может, недовольный? Молчишь, — взял меня за плечи Карамзин. Сказать бы ему напрямик: «Уезжай поскорее, по матери я соскучился. А ты шумишь, шумишь, поперек дороги стучишь сапогами...» Но голос матери всплыл из ниоткуда: «Не перечь там...»

Дома я вроде лишним прислонился. Майор освоился, перестал за стулья цеплять ногой. Расхаживал в носках, высовывался за окно и докладывал: «3везды начали появляться. Благодать...»

Досыта накормленный, он и во двор вышел, к завалинке. Примолк ненадолго, голову склонил. Или припомнилось что?

Мать уклонялась от меня. Один лишь раз пригрела, щекой погладилась. Я альбом с фотографиями достал, чтобы на отца посмотреть, тут она и подоспела: «Потом, сынок, потом...» Пусто на коленях стало.

Верещало радио, звякала посуда. Рюмочки позванивали у стола. Я и заснул, устав от разогретого, взбалмошного дня.

Я раскрыл глаза — уже солнце. Всю землю залило. Растормошило деревья. Над гнездами в саду кричат птицы.

Как же это сморило меня? Не слышал, как на подушку укладывали, как одеяло набрасывали. Не раздевали, нет, обувку скинули. И когда ночь успела кончиться...

Я ступил босыми ногами на пол: никого! Миновал кухню. Толкнул дверь в маленькую комнату, бывший кабинет отца. Дверь отпахнулась без сопротивления, плавно ушла в сторонку.