— Какой удар? Ведь мать же... Ты понимаешь — мать...

Но я не дал ему договорить, мне стало обидно:

— Значит, бросаешь институт? И нас бросаешь?

Он не ответил. Только посмотрел на мое лицо очень пристально, с каким-то значением, точно бы запоминая его или, может быть, осуждая. И я взорвался:

— Всех, дорогой, не пожалеешь! Надо и для себя что-то делать. Для себя! Понимаешь? — Я почти кричал, наступал на него, даже старик на соседней кровати заворочался и заохал, видимо, недовольный моим криком. Но я не мог уже удержать себя:

— Донор ты! Вечный донор. Хочешь всех лучше быть. Не выйдет...

— Правильно! Крой его, негодяя, — он засмеялся и дотронулся рукой до моего колена. Я так и не понял, что он хотел, к чему призывал этот жест... А он уже сидел на кровати. Подушка сползла с одеяла, скатилась на пол. Я теперь совсем-совсем рядом увидел его лицо, я даже слышал его дыхание. Оно было тяжелое, с частыми остановками, как будто он бежал наверх, на какую-то гору. И голос тоже был глухой и прерывистый:

— Ты не горячись... И пойми. Я не хочу губить в себе совесть. Да и мать одна у меня.

— Одна, одна... — Передразнил я его, и тут оставили меня силы. Я не мог уже ни говорить, ни смотреть на него. Я не мог даже встать, подняться со стула. Славка понял меня по-своему.

— Ну вот и успокоились. Ну и хорошо... Хорошо... — Без конца повторял он и хитро щурил глаза. Этот хитрым веселый лучик родился в глазах внезапно, да так и остался в них. И когда я уходил и жал Славке руку, опять этот лучик пронзил меня, и я даже закрылся от него. Закрылся ладонью... Но разве закроешься.

Он и на следующий день смотрел на меня, этот лучик. Смотрел и посмеивался. Он и погнал меня однажды в Наташкину комнату. Как сейчас помню — она стояла в полный рост перед зеркалом и подводила ресницы. Я кашлянул, она повернула голову. «Ах, Наташа, что мне делать?» — опять завертелась в уме та песенка. Да я и правда не знал, что делать. Я стоял, как дурачок, посредине комнаты.

— Наташа?

— Ну что тебе?

— Неужели ты разлюбила заварное пирожное?

Она сжала плечи, будто ожидая удара. Но разве можно бить беззащитную девушку? Нельзя, конечно, нельзя. Да она уже смотрела на меня виновато и обессиленно.

— Ну, как он там? Болеет или полегче?

— Все тяжелое уже позади. Но из больницы он уедет прямо в деревню... — Я не успел договорить. За моей спиной скрипнула дверь, и на пороге возник Коля Соловьев. И сразу Наташа отвлеклась от меня, забыла. Через секунду уже звенел в комнате ее смех, ее заразительный голосок.

— Ну, я ухожу, дети. Учите уроки, — бросил я им на прощание. И Наташа еще сильней засмеялась, и в глазах ее родился тот самый лучик. Он, наверно, перешел к ней от Славки... Ну, конечно же, от него. А, впрочем, не знаю. Это, может, совсем не лучик, а время, наше время. Ведь оно всегда с нами и в нас. И в глазах, и в нашем дыхании. Но кто знает... Я и тут не уверен...

Время, время... Что же это такое? У меня уже седая голова, а я все не могу ответить на эти вопросы. Говорят, что есть счастливое, есть и печальное время… У меня, наверно, сейчас ужасно печальное. Какое-то кругом горе и горе покрыло. Куда ни ступи — там и пал...

Да что говорить! Тяжело говорить... Недавно встретил на улице Наташу Соловьеву. Она меня еле-еле узнала.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.