Не солгать бы. Ни себе, ни вам. Это трудно. Почти невозможно. Мы часто думаем, что поступаем так же, как говорим, а не сходится. Поступки и слова. И у меня не сходились... К счастью, не часто. Автобиографию я понимаю не как заполнение анкеты». Это, наверное, больше разговор о том, что понял сегодня и чем сегодня дорожу. Чем дорожу — важнее, чем дата рождения. Бывает, есть дата рождения и дата смерти, между ними черточка, смотришь на черточку и... ничего.

Актером я стал не случайно, но — вдруг. «Вдруг» — слово хорошее. Одного умного человека спросили, что такое жизнь, он ответил: «Вдруг».

Наверное, гены. Не знаю — кто. Может быть, дед по матери? Его звали Васо. Мать говорила, был он человеком неожиданным, жизнь любил. Тамадой был известным. Я внешне на него похож.

Когда война кончилась, мне десять лет исполнилось. Никогда в детстве не выступал в самодеятельности. Даже снежинок на елках не играл. Хорошо успевал по математике. Когда мой учитель узнал, что я задумываюсь о театре, он удивился и сказал: «Зачем тебе легкий хлеб, Армен? Этот несерьезный хлеб?..» Кстати, и сейчас многие считают, что хлебэтот несерьезный и легкий... И еще сказал учитель: «Я бы тебя понял, будь ты тупым, но у тебя же голова варит...» Мне очень понравилось, что моя голова«варит», и тогда я начал думать о медицинском и политехническом институтах. Думал долго. Поступать пошел в театральный. Я сказал матери: «Ты представь, стану я инженером и у меня будет твердая зарплата, но буду проходить мимо театра и каждый раз сомневаться: зачем стал инженером, зачем не выбрал театр?..» Мать ответила: «Слушай себя».

Это важно, чтобы кто-то первым поддержал тебя в Жизни. В Ереване я учился у Армена Карповича Гулакяна — он был не только главным режиссером национального театра, но и умным человеком. Я и сейчас помню наизусть некоторые его советы. Они мудрые. «Никогда не нужно делать то, что можно не делать», — говорил Гулакян. Или: «Если не знаешь, про что играть, играй загадку». Он учил нас жить и творить не суетясь, учил высматривать истину и отличать темперамент от «саматохи».

На второй год учебы я начал работать в Русском драматическом театре, проработал там тринадцать лет и мог бы еще, но однажды в город приехала на гастроли из Москвы актриса Ольга Яковлева. Она увидела меня в спектакле «Ричард Ш». Познакомились. Потом уехала. Потом позвонила и сказала: «Приезжай. С тобой будет говорить Эфрос». Тогда он был главным режиссером Театра имени Ленинского комсомола.

Я, конечно, обрадовался, потому что мечтал об этой радости.

В 67-м, 25 января, поехал в Москву. Была зима. Снежная и лютая. Я приехал без шапки. И замерз. И был ошарашен. «Да, Москва — это город», — сказал я себе и прямо с вокзала пошел в театр.

А время тогда было хорошее, интересное время. Искусство переставало быть одинаковым. И люди тоже. Они как бы заново научились удивляться и создавали удивительные вещи. Театр Ленинского комсомола набирал силу. Анатолий Эфрос не боялся рисковать. Он ставил «День свадьбы», «Мольера», «Снимается кино», «Судебную хронику». Сильные, яркие спектакли. Когда я их увидел, стало страшно: как в это войти? Как соответствовать этому, не потеряв себя?

Я много пережил в ту мою первую столичную зиму. Но и повезло сразу: в труппе ко мне отнеслись доброжелательно, насколько это возможно в театре. У нас ведь почти как в футболе — когда берут нового игрока, все думают: на чье место его взяли?..

Я попал в хорошую компанию, подружился с Мишей Державиным, Левой Дуровым, Сашей Ширвиндтом. Сильно повлияли на меня съемки в фильме «Здравствуй, это я», который, по сути, и открыл мне дверь в кинематограф.

В те годы ворвался (именно ворвался!) на наши киноэкраны Феллини со своими удивительными фильмами. Они резко выпадали из потока «разрисованных картинок», который бурлил в кино тех лет. И люди притихли, а умные поняли: им предложили нечто новое. Другое. И это «другое» надо понять, осмыслить. Я помню, как один маститый кинорежиссер после просмотра во ВГИКе фильмов Феллини вышел на сцену и сказал только одну фразу: «Да-а-а, задал он нам загадку...»

Съемки «Здравствуй, это я» попали в волну споров, вопросов, растерянных глаз. Мы варились в атмосфере яростных столкновений, ломки каких-то понятий, появлялась потребность заново осмыслить себя и свое дело. Эта атмосфера питала наши души...

Но сейчас я понимаю: предложенное Феллини и продолженное сегодня Гарсиа Маркесом полвека назад уже было открыто Булгаковым. Гениальным Булгаковым. Я, кстати, считаю, что сыграть литературу Булгакова невозможно. Даже пьесы его загадочно неисчерпаемы. Они, как живые люди, могут насмехаться над тобой или подарить вдруг взаимопонимание. Они живут какой-то своей самостоятельной жизнью. Сейчас я играю Хлудова в «Беге», и, например, в «Восьмом сне» есть сцена, когда Хлудов начинает сходить с ума. Он говорит, говорит, говорит... Вдруг пауза. И булгаковская ремарка: «Замолкает. Стареет». Все ясно. Но как сыграть это?!.. Я лично не знаю. Как это — стареет?.. Как в замедленной киносъемке, когда взрывают дом, и он, трескаясь, начинает медленно, протяжно оседать?

Чтобы играть Булгакова, нужен еще один Булгаков. Режиссер. Но ему не прикажешь родиться.

...А Анатолий Эфрос был вынужден из театра уйти. Он слишком многих раздражал своими спектаклями. Он хотел говорить о конфликтах между плохим и хорошим, но считалось, что конфликты могут быть только между хорошим и очень хорошим. После его ухода пошел скучнейший репертуар.

Однажды мы играли в помещении Театра имени Маяковского, и меня увидел Андрей Гончаров. Вскоре он заслал ко мне парламентеров, и я согласился перейти в его труппу. Впрочем, если говорить, как мы условились, честно, то не знаю, как сложились бы мои взаимоотношения с Эфросом. Уже тогда я начинал раздражать его своим... здоровьем. Он в тот период все-таки любил нечто... другое в искусстве, а это было не моим. Моя творческая жизнь складывалась счастливо. И это правда. Я не подвожу итогов. Я вообще ненавижу подводить итоги. Меня никогда не покидает ощущение, что там, впереди, что-то обязательно ждет. Чувство ожидания, которое я определяю словом «там!», заставляет беспокоиться и любить движение. Мне никогда не хотелось сойти с дистанции в этом затяжном актерском марафоне: я его люблю, хоть он и бывает мучительным.

Мне удавалось встретиться с хорошими режиссерами, играть с талантливыми партнерами. Благодаря моей подвижной профессии я видел много честных, интересных людей. Я редко работал в атмосфере ненормального «серьеза», когда собравшийся киноколлектив думает в первую очередь о своей «миссионности»: мы творцы! мы просветители! мы... Скучно. В такой компании скучно работать, и я работал плохо.

Кстати, всегда завидую людям, которые отлично знают, каким должно быть искусство. Наверное, им хорошо живется.

Мне каждый раз надо влюбляться в людей, с которыми начинаю дело. Мне надо понимать их, угадывать. Я хочу шутить вместе с ними. Когда мой партнер, мне улыбаясь, меня ненавидит, для постороннего глаза наши «благополучные» взаимоотношения все равно покрыты трещинами. Я лично смотрю фильм и, как правило, угадываю, какой была атмосфера на съемочной площадке. Извините, но мне видно, что влюбленные на экране на самом деле готовы друг друга съесть. Мне хочется работать, когда я знаю, что вечером после съемок могу пойти вместе с моим новым товарищем по городу, и нам будет о чем говорить, и мы будем друг другу доверять, а не делать участливые лица.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.