— Нет.

— Но скажешь?

— Вряд ли. Это не мое дело. Меня наняли отлетать кусочек, и я отлетаю. Тем более, что ваш Зарудный, наверное, не глупее меня и прекрасно понимает, за что взялся.

Кабаков заметно поскучнел, и Чикашвили почувствовал себя неловко.

— Ты не очень-то меня слушай, не принимай к сердцу. Я кто? Дилетант, рядовой зритель.

— В том-то и дело — зритель! А для кого мы работаем, если не для зрителя? Знаешь, как хочется сыграть такое, чтобы зритель смотрел и плакал или смотрел и хохотал, как припадочный, а потом ушел из кино и целый год вспоминал картину...

Почти все съемки пилотажа Баркан вел с земли. Он установил длиннофокусную аппаратуру на тридцатиметровой вышке. От вышки в две стороны, будто тонкие тараканьи усы, прочертили прямые белые линии. В зависимости от положения солнца Чикашвили заходил вдоль одного или вдоль другого уса. Пилотировал на малой высоте либо «на вышку», либо «от вышки». Он выписывал виражи, принимая камеру за центр круга, по которому вертелась его машина, и старался сократить радиус до самого минимального.

Потом Баркан поставил аппарат в козырьке пилотской кабины, и Чикашвили, включая аппаратуру, фиксировал положение неба и земли на фигурах высшего пилотажа. На этом Баркан не успокоился и заставил Чикашвили запечатлеть на пленку свое лицо тоже. Часть съемок Баркан произвел со второго самолета, сопровождавшего Чикашвили на задания. Но это была самая меньшая часть.

Зарудный негодовал:

— Эжен, вы растратчик! Как мы спишем пленку? Вы же не воздушный парад снимаете, и десять дублей на мертвую петлю никто не утвердит!

— Ну, что вы, Глеб Николаевич, заладили: пленка, пленка. Подумаешь, пленка! Спишут...

Чикашвили порядком уже надоели съемки. Каждый день наблюдал он удивительную, на его взгляд, бестолковщину: на аэродром съезжалась туча народу, часами люди слонялись из угла в угол безо всякого дела, постоянно кто-то что-то путал, вечно чего-то не хватало, все нервничали, никто ничего толком не знал.

Неизменно деятельным, расторопным, полным самых оптимистических надежд был только Дубровский. Он суетился, кричал, ругался и минуты не стоял на месте. Зарудный вел себя по-разному. Иногда бывал не просто выдержан, но даже галантен, особенно с актрисами, иногда же ругался, как старый боцман, и терроризировал окружающих мелочными придирками. Правда, с Чикашвили Зарудный раскланивался всегда приветливо и подчеркнуто уважительно.

Спокойнее всех держал себя Кабаков. Свои актерские обязанности он исполнял, казалось, безо всякого напряжения. И когда Зарудный кричал в рупор: «Стоп! Алеша, ты прошел слишком близко: крыло перерезает фигуру. Еще раз прими два шага вправо и голову, голову выше», — Кабаков понимающе улыбался и безропотно повторял все сначала.

Баркан работал остервенело. На съемочной площадке появлялся раньше всех. Обегал машины, целился камерой в небо, вглядывался в лица людей и что-то соображал, прикидывал, взвешивал. Ассистента почти не беспокоил. И невозможно было понять, слушает он Зарудного или только делает вид, что слушает. На замечания режиссера отвечал всегда одинаково:

— Понято...

Съемки прекратились, как гроза, — сразу.

Зарудный вежливо поблагодарил Чикашвили. Дубровский дал расписаться в каких-то бумажках и сказал:

— Деньги могу перевести по почте, а если хочешь иметь подшкурные, в заначке от жены, приезжай двадцать пятого на студию, получишь по ведомости. Пропуск выписать?

— Лучше переведите по почте.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.