Двоюродный муж

— Какая организация? — сочувственно спрашивает Шамиль.

— «Камчатнефтегеология»! — прорыдал папаша. — Третий месяц...

— «Камчатнефтегеология»! — с уважением встал Шамиль. — Как же, знаю, работал в вашей системе. Богатая организация.

— Ничего, не жалуемся, — отирает пот с лысины экспедитор, радуясь душевному человеку.

— Чего тебе грузить? — ласково спрашивает Шамиль.

— Листовое железо, швеллер, рудномельничные шары.

— Железо! — разочарованно сел Шамиль, открывая энциклопедию. — Кожу с ладоней сорвешь. Не подходит... А сколько тонн?

— Пятьсот, — умоляюще шепчет экспедитор.

— Шесть тысяч, — невинно зевнул Шамиль. — И то только ради такой организации. Тут одних перчаток изорвешь по три пары!

— Шесть тысяч? — заслонился щитом-портфелем рыцарь снабжения. — А крест на вас есть?

— Нету! — весело оскалился Шамиль и распахнул рубаху на волосатой груди.

— Грузите! — с ненавистью крикнул экспедитор. — План срывается! Ешьте! Пейте! Людоеды!..

А людоеды уже надели перчатки, и загремели ботинки, сбегающие по швеллерам в смоленый трюм баржи. Антону кладут на спину связку листового железа — сто тридцать килограммов. Согнувшись, он поднимается по трапу на пароход. Качается масляная волна, играя бутылкой, как соской. Грузчики придирчиво смотрят на новенького: это не обеды разносить. На середине трапа Антон запнулся — ноги дрожат. Опрокинулась в глазах волна с коньячной бутылкой. Веселый огромный медведь Усольцев поддержал Антона, и тот вышел на палубу.

— Бывает, — подмигнул Усольцев карим глазом.

А Адам только отжал кулаком бородку пророка на узком лице.

В завязанную на горле тельняшку экспедитор горестно бросает радужные пачки денег, склеенные крест-накрест. Грузчики блаженно развалились на бревнах, ожидая следующей манны. Антон стирает рубашку в море, которое все баюкает бутылку. Но бутылка пуста, и море спокойно. Подошла и села на кнехт Ира.

— Кто же так выкручивает? Шелк надо отдавливать... Дайте покажу.

Свежие мокрые платки и рубашка болтаются на веревке. Холодный солнечный ветерок резво дует с берега, гонит в небе высокие облака, рябит синюю воду — там и сям дрожат золотые плешины. Купаются чайки. Бьется на ветру красная юбка Иры.

— А вот тут мы живем, — показал Усольцев Антону на разбитый корабль.

Глухая, зеленая от плавучих лишайников вода. Мертвая японская гавань. Здесь не бегают паровозы, не слышно «вира — майна». Это — морское кладбище. Здесь стоят на приколе, пока их не стащат в мартены, бывшие военные японские суда. Лопухи и незабудки прорастают на их палубах. Сбиты башни. Облезли желтые иероглифы имен. Скореженное железо. О ржавые борта трутся обломки рей, морская капуста. Даже рыба не заходит сюда. Мрачную картину стальных покойников нарушает лай черного пса, увидевшего своих хозяев.