Когда в мае 1946 года Пришвины купили эту дачу, она по-прежнему несла на себе печать разрухи, оставленной войной: дом разрушен, фруктовый сад вырублен, сосны, липы, ели изранены осколками, гвоздями, колючей проволокой. У некоторых деревьев снаряды срубили макушки. Требовался неимоверный труд, чтобы вернуть разрушенное к жизни. Но Пришвин не унывал. В своем дневнике он записал:

«9 мая. Буду строить дом второй раз в жизни; первый строил в 1917 году (нужно же!), и теперь, без года через 30 лет, опять! Не знаю, хватит ли духу устроить дом в полном смысле слова...»

Он понимает, что взваливает на плечи тяжелое дело, что годы уж не те, но не унывает. На книге, которую Михаил Михайлович подарил прежней хозяйке, надпись:

«Н. А. Лебедевой-Критской на память о счастливом хомуте. Я счастливо влез в хомут счастливого 13 мая 46 года, она счастливо из него вылезла».

И начались хозяйственные хлопоты, которые забирали немало и сил, и средств, и нервов. Но это была жизнь. И за новыми заботами он не забывает о главном деле жизни – писательском труде.

Когда дунинский дом вновь обрел облик жилья, Пришвин стал проводить здесь большую часть года. Он приезжал сюда ранней весной, уезжал поздней осенью. В Москве бывал только по срочным делам да зимой, потому что легкое дачное строение не выдерживало морозов.

Его день начинался на рассвете, с петухами. Эта привычка сохранилась с детства. Он даже помнил, как она появилась:

«Мать моя вставала рано, до солнца. Я однажды встал тоже до солнца, чтобы на заре расставить силки на перепелок. Мать угостила меня чаем с молоком. Молоко это кипятилось в глиняном горшочке и сверху всегда покрывалось румяной пенкой, а под пенкой оно было необыкновенно вкусное, и чай от него делался прекрасным.

Это угощение решило мою жизнь в хорошую сторону, я начал вставать до солнца, чтобы напиться с мамой вкусного чаю. Мало-помалу я к этому утреннему чаю так привык, что уже не мог проспать восход солнца... И часто-часто я думаю: что, если бы мы так для работы своей поднимались с солнцем! Сколько бы тогда у людей прибыло здоровья, радости, жизни и счастья!»

Человеку иного склада характера такое признание может показаться наивным. Но разве не все мы родом из детства? Во всяком случае, для Пришвина то давнее воспоминание стало правилом, которого он придерживался до конца жизни. Вот дневниковая запись последних его лет.

«Работаю с утра на веранде. Петух начинает мой день... Земля приморожена и слегка припорошена по северным склонам. Пью спокойный чай на темной зорьке... Солнце выходит золотой птицей с красными крыльями, над ними – малиновые барашки».

Удивительная перекличка двух поколений в одном человеке – ребенка и старика.

А может быть, в душе он никогда и не был ни ребенком, ни стариком, а всегда оставался одним человеком – Михаилом Пришвиным?

Как-то в июле 1952 года в гости к писателю приехал близкий друг академик Петр Леонидович Капица. Об этом визите Пришвин оставил такую запись:

«...Капица в своей манере после анекдота какого-то о Фарадее или Ньютоне спросил меня: «Когда вы были счастливы и как?» Я ответил, что счастлив каждое утро каждого дня, и что ни день, то мне лучше, и новое утро моего восьмидесятилетнего года умнее, добрее и лучше всего моего прошлого. Впрочем, я люблю все дни моей жизни, но каждый день почему-то люблю больше...»

Но вернемся в утреннее Дунино...

Разумеется, чаепитие на рассвете было только неким ритуалом, если хотите, привычной разминкой перед долгим трудовым днем. В эти тихие часы, когда весь дом еще спал, он делал дневниковые записи о том, что было накануне. Потом обходил участок, а в непогоду гулял по веранде. Семигранная, довольно просторная веранда больше похожа на большую беседку, прислонившуюся к дому. Надежная покатая крыша укрывает ее в ненастье. Если ветер с дождем все-таки захлестнет сюда через открытые проемы, то вода сразу же стечет в широкие щели между половицами и пол всегда остается сухим.

После короткого общего завтрака Пришвин снова за работой. Пишет либо в своем кабинете, либо на веранде, или уходит в тихий уголок под елями, где столом служит пень, а «венским креслом» обрезок бревна со спинкой из горбыля.

В Дунине ему хорошо работалось. Тут он заканчивает роман «Осударева дорога», на который ушло у него сорок два года, трудится над «Кащеевой цепью» и «Корабельной чащей», подготавливает для печати сборники своих рассказов и очерков, много пишет для текущей периодики. Но главное – дневники. Он редактирует записи прежних лет, ведет новые. Дневнику он придает гораздо большее значение, чем литературным трудам, считает его своей «главной книгой». Константин Паустовский вспоминал:

«Однажды Пришвин сказал мне, что все напечатанное им – сущие пустяки по сравнению с его дневником, с его ежедневными записями. Он вел их всю жизнь. Эти записи он главным образом и хотел сохранить для потомства».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.