Родные стены

Валерий Храпов, учитель школы № 99, Москва

Наконец-то кончилось лето. А у учителя уже давно смутное беспокойство: новый год скоро! Готов ли ты к нему? Беспокойство это оправданное: как всегда, так и не удалось выполнить все те дела, которые были запланированы на летние каникулы. Сколько дразнящих свежестью типографской краски новеньких книг откладываешь, чтобы прочитать их именно летом, сколько намечаешь встреч с друзьями, поездок по разным достопримечательным местам, и вот смотришь на календарь: лето кончилось] Завтра первое сентября.

Завтра тебя будут одаривать бесконечными улыбками и множеством цветов. Среди них самыми дорогими и приятными будут букеты от ребят, у которых ты никогда не был классным руководителем. Смущаясь, что бывает с ним очень редко, протянет букетик астр Игорь Ковалев, тот самый, с которым ты воевал, вернее, за которого ты воевал весь шестой и даже седьмой класс. Кто-нибудь из родителей будет обязательно упрашивать, чтобы я взял в свой класс их «трудное» чадо. А в общем-то первый учебный день пролетит весело и молниеносно. И только усталость в ногах даст почувствовать, что провел пять уроков. Зато в автобусе будешь ловить завистливые и уважительные взгляды на твою охапку цветов и на тебя самого. Кто-нибудь даже потеснится и пропустит вперед – учитель едет!

А потом наступят обычные школьные будни, которым иногда придется отдавать даже часть воскресенья. Каждый вечер надо садиться и готовиться к урокам. Когда-то мама предупреждала, что учительское дело не для моего характера: надоест говорить одно и то же. Но за десять лет учительства не припомню и двух одинаковых уроков. Хотя уже давно знаешь, что говорить, все равно каждый вечер думаешь над тем, как сделать, чтобы тебе снова и снова были интересны и «Столыпинская аграрная реформа», и «Объединение Германии», и «Занятия греков в IX – XI веках», – иначе они не вызовут никакого интереса у ребят. Вот тогда уж и для них, и для тебя 45 минут урока покажутся каторгой. И потому, дождавшись, когда все домашние угомонятся, будешь сидеть до часу ночи, ломая голову над опорными конспектами, стараясь сделать материал завтрашнего урока образным, логичным и доступным, чтобы во всех ребячьих глазах мелькнул огонек понимания.

К тому же завтра на урок обязательно придут или директор школы, или инспектор роно. Потом они будут долго выпытывать, почему на уроке не была слышна монологическая речь учащихся и не приводят ли ответы по опорным конспектам к схематизму. Я буду объяснять, что мне надоело выслушивать бодрые ответы тех, кто все схватывает на лету, и мучить класс вялым переми-нанием с ноги на ногу тех, кто этого не может сделать, буду доказывать, что тихий опрос вполголоса, когда все другие заняты письменными ответами, помогает, не унижая никого из ребят, дойти до каждого ученика. Разве это не одна из главных задач урока? Вот я и пытаюсь ее решать, а «схематизм» в данном случае – уже само по себе достижение для тех, кто раньше, выйдя к доске, вообще ничего не мог ответить. Тут к нашему разговору подключится завуч и станет уточнять, почему из 6 «Б», где я классный руководитель, почти половина ребят не пришла в актовый зал на концерт, и когда же наконец появятся в школе родители Ушакова («он опять чуть не сорвал урок английского языка»), и правда ли, что Семенцов болеет, а не прогуливает в очередной раз целую неделю, и когда я все-таки сдам перспективный план развития кабинета истории?

Но это будет только завтра днем... А утром я вновь буду злиться на соседа, который не пойдет вместе со мной штурмовать переполненный автобус. Ему это ни к чему. Опоздает он в свой НИИ на десять минут – никаких проблем. Он и на час может «задержаться» – творческий работник! А для меня пять минут – потеря невосполнимая. И дело не только в прохождении программы, дело в ребятах, в их отношении к урокам. Потому что прежде всего мы воспитываем их тем, как сами относимся к делу.

Сосед мне, правда, тоже завидует.

Завидует моему бесконечному двухмесячному отпуску в середине лета. Завидует, что не ему, а мне соседка сообщит о том, что сын ее сотрудницы пришел домой в слезах, когда узнал, что я буду вести историю в 5 «Б», а не у них, в 5 «А». И не его жена, а моя будет радоваться еще одному свидетельству педагогических способностей мужа.

Я же только еще раз удивлюсь: с чего это все взяли, что у меня есть педагогические способности? Ну, попал в школу не трудовик, не учитель физкультуры, а историк. Ну, действительно, в силу своего мужского характера я несколько по-иному, чем другие учителя, решаю наши каждодневные задачки. Там, где учительница физики кричит, что отправит подравшихся Тяпкина и Грибанова к директору, я спокойно прошу их выйти в коридор: как надерутся вволю, могут вернуться на урок, а нам с классом некогда.

Я часто удивляюсь судьбе, которая меня, имевшего прекрасную рекомендацию для поступления в аспирантуру, умудрилась забросить в школу. Правда, не так давно я узнал, что мой дед был школьным учителем литературы. Но деда-то я и в глаза никогда не видел!

Помню, накануне выпускных экзаменов учительница литературы Татьяна Львовна объявила мне, как приговор: «Из тебя получится либо посредственный артист, либо хороший инженер, либо отличный учитель – выбирай». Выбрал я посредственного артиста с надеждой, что все-таки одолею предрекаемую посредственность. У артиста, даже посредственного, наивно думал я, зрительный зал на тысячу мест, да еще кино, телевидение... в общем, слово его далеко слышно. А у учителя что? Полтораста-двести учеников, да и все ли они внемлют твоим словам так, как словам артиста? Я рвался в театральный, но судьба – в лице различных приемных комиссий – дальше второго тура в храм искусства не пустила. Пришлось подумать о «синице в руках», и я подал документы в пединститут. Признаюсь, что, уже оканчивая его, не очень-то стремился в учителя, тем более что рекомендация в аспирантуру указывала на другой путь, мимо школы, надо было только немножко подождать. Так бы оно, наверное, и случилось, если бы не тесть, сурово заметивший мне, ожидавшему «подходящего места»: «Зря тебя, что ли, государство пять лет учило? Иди-ка, отработай сначала диплом, да и о семье подумай, у тебя сын растет – нечего болтаться между небом и землей!»

Случайно проезжая в своем микрорайоне мимо новенькой, еще не отделанной до конца школы, мечтательно подумал: «Хорошо бы попасть в эту школу: чистая, светлая, прямо с иголочки!» Судьба услышала мою просьбу и в лице инспектора роно по кадрам направила в начале августа в эту самую школу-новостройку. В ней было все, о чем только может мечтать начинающий педагог. Был новый, молодой коллектив, были только что покрашенные, еще голые стены, которые предстояло оборудовать стендами, были в стенах и ниши, в которых надо было соорудить шкафы из, бракованных досок, а потом заполнить эти шкафы книгами, картами, таблицами и диафильмами, привезенными с большими хлопотами из разных концов города. Радовали новенькие, еще не разрисованные столы-парты, которые пришлось поднимать в кабинет истории на собственном горбу, радовал еще незамызганный светло-желтый линолеум на полу, который потом вместе с ребятами приходилось отскабливать через каждые три-четыре недели. В общем, все было новым и непривычным, ко всему надо было еще приложить свои руки, силы и выдумку, хотя в пединституте нам об этом никто и никогда не говорил.

Не говорили нам, студентам, почему-то и о том, как можно быстро, всего за полчаса, проверить тридцать семь дневников; как провести в классе генеральную уборку, если половина назначенных учеников не пожелала на нее явиться, а другая не умеет толком даже надеть тряпку на швабру; как объяснить Вове Зайцеву романтизм Делакруа в картине «Свобода на баррикадах», если он и в седьмом классе не твердо знает грамматику за пятый класс; как втолковать «руководящему» отцу, что он должен хоть изредка вспоминать о своих детях и при этом не хвататься за ремень; как приучить себя не оставлять классный журнал в кабинете, сопровождая ребят в столовую, и как охватить завтраками все сто процентов учащихся, если девочки отказываются есть пшенную кашу... Все это, словно Америку, Приходилось открывать заново. Открывать и смотреть на радости и трудности школы теперь уже глазами учителя.

Это было сложно, но, как мне сейчас кажется, эти сложности были промежуточными. Чтобы их преодолеть, мало видеть школу глазами учителя. Надо одновременно приучать себя видеть ее и себя в ней глазами учеников. Иначе ты будешь только числиться учителем, и, даже получая грамоты роно и гороно, останешься учителем без учеников, урокодателем.

Да, мы учили наших первых учеников, а они учили нас. Мы – это молодые учителя, пришедшие в школу-новостройку сразу же после институтской скамьи. Нас было много – девять человек из сорока! Мы горели желанием передать все доброе и светлое, чему научили нас. Но далеко не все наши ученики стремились погреться у этого огня. Особенно тяжело было с восьмыми классами. Они и в других школах самые трудные, а в нашей особенно – новостройка. Ведь школы района поделились с только что открывшейся, закладывающей традиции, на которых ей потом стоять и стоять, далеко не лучшими учениками. Особенно тяжело было идти на урок в восьмой класс после урока в четвертом. Там после каждого вопроса взлетал лес рук, а здесь в лучшем случае летали записочки. Чуть ли не каждый день начинался с выговора директора, потому что дежурные 8 «Б», где я был классным руководителем, в очередной раз оставляли кабинет истории неубранным. И тогда я пробовал усовестить моих «бешников»: сам брался за швабру и подметал весь класс – не помогало, но временно спасало от гнева начальства.

Постепенно я стал все чаще вспоминать слова Макаренко, что «дисциплина – не средство, а результат воспитания».

И результат был. Уже не только четвероклассники, но семиклассники и восьмиклассники бежали ко мне на урок и не очень торопились на перемену после него. Это были наши театралы.

Школьный театр возник случайно. Учительнице литературы Ольге Федоровне поручили подготовить композицию к майским праздникам. Она подобрала стихи и музыку, сагитировала правдами и неправдами человек двадцать из седьмых-восьмых классов, но как-то скучно все у них получалось. Пригласили меня, успевшего уже похвастать, что пять лет играл на сцене Народного театра ЗИЛа, а три года до этого – в знаменитом на всю Москву школьном театре. Честно говоря, в тот первый год работы в школе мне было не до театра. «Только бы разобраться с 8 «Б», дежурство наладить, к урокам подготовиться получше, да и о трехлетнем сынишке подумать не мешает. Но и отказывать неудобно, – рассуждал я. – Товарищи новые, школа новая, традиции закладываем. «Как аукнется, так и откликнется...» И все-таки стал помогать: учил говорить со сцены, двигаться, расставлял, монтировал отдельные куски, хотя постановщиком никогда себя не мыслил. И у меня получилось. Точнее, не у меня, а у нас.

Переполненный актовый зал грохотал пятиминутной овацией. Глаза, лица и у зрителей и у артистов горели, сверкали радостью. Быть может, впервые все почувствовали внутреннее единство. Для сидящих в зале ребят наша двадцатиминутная композиция была неким «чудом»: им не верилось, что их товарищи, их одноклассники способны на такое. В школах, где они прежде учились, учителям, как видно, было не до композиций...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.