Дорога в легенду

Теймураз Мамаладзе| опубликовано в номере №1406, декабрь 1985
  • В закладки
  • Вставить в блог

Я читал и вспоминал, как Арагви Белая и Арагви Черная, собственно Арагви и Кура, Терек омывали и просветляли душу. И как росла она, крепла, наполнялась вдохновением и силой, и возникал исток новой жизни.

«Душу, к битвам житейским готовую, я за снежный несу перевал», — читал я, начиная понимать, в чем оно, главное чудо этой дороги: устанавливать масштаб прямого родства между тобой и твоими великими предшественниками, безоружными и беззащитными, как и ты, перед прелестью и мощью одухотворенной ею природы.

...Выезжаю, как встарь, на рассвете. Как встарь, ощущаю в груди рассветное чувство радости. Крепко спит мой 8е-рийский квартал, некогда, в прошлом веке, — Московская застава, преддверие дороги на Север, Военно-Гринской дороги. Крепко спят дорогие, самые близкие мне люди. Все, что мне предстоит, заранее дарю им. За несколько часов мне предстоит пересечь пять ландшафтных зон: степных равнин и долин, средне- и верхнегорную лесные зоны, субальпийскую и альпийскую... Но это все лишь сухая географическая справка, пусть даже и заверенная печатью самой прекрасной из наук. Одна зона неизъяснимо могучего притяжения ждет меня, и я теряюсь в безуспешных попытках объять ее словом.

Мцхета на пути — древняя столица Грузии. Первое капище огнепоклонников, первая христианская купель, первая электротурбина новой, Советской Грузии. «Здесь сошлись три культуры, — писал Андрей Белый о Мцхете.— Этой, — простирал он руку в сторону Земо-Авчальской ГЭС, — показана новая эра земли».

Мцхета со своими храмами Джвари, Светицховели, Самтавро вырабатывает энергию, с которой не сравниться никаким мегаваттам.

Все, что было, есть, будет, включаю в этот маршрут. Миниатюрную, невесть как вознесенную на известковую крутизну церковку Бодорна, долины всех Арагви, и богатырскую плотину Жинвальского гидротехнического комплекса, и рукотворное море в зеленой горной чаше — надежду на скорое утоление жажды моего Тбилиси, и золотистые стены замка Ананури.

Гигантскими друзами горного хрусталя дробят лучи солнца, вздымающиеся впереди вершины. «Эльбрус, Казбек, и еще — как вас?..» — вопрошал горы Маяковский. Сладостно признаваться: знаю по имени и в лицо каждую гору, каждый хребет, каждое ущелье. Вот

Это — Гудамакарское, а вот это — Ломисское, а вот то — Чабарухское. Ручьи низвергаются на дорогу маленькими водопадами, водопады блещут вдали маленькими ручьями. Этот край на взлете пути зовется Мтиулети, а тот, что повыше, — Хеви. Речка Бидара, ущелье Бидара—Семь Братьев — гряда потухших вулканов.

Мало знать в лицо каждую гору, каждый склон, каждое ущелье — все они одушевлены и одухотворены жизнью и делами конкретных людей. Мцхета для меня — это Георгий Иванович Ткеше-лашвили, замечательный краевед, который читал мне этот город, как любимую настольную книгу. Жинвали — Автандил Чаладэе, начальник ударной комсомольско-молодежной стройки, веселый хлебосол и умелый организатор творческих безнарядных бригад, исключивших даже намек на пресловутую текучесть кадров; Гудамакарское ущелье — Годердзи Чохели, чьи книги и фильмы возродили веру в неистребимость традиций Важа Пшавела; Казбеги — Вахтанг Кирикашвили и его семья, мои друзья по комсомолу Гуло Хартишвили и Джумбер Гомиашвили...

Вновь твержу, как заклинание: «Звезды принадлежат всем, и только одно принадлежит тебе — твои воспоминания...»

Где-то на подступах к ущелью Уруха по неосторожности угодил в трясину. Серго кинул мне трос, сел за руль и тащил из болота с одержимостью отца, на глазах которого гибнет единственный сын. Вытащил, но усадил машину в болото по самые дверцы. «Быстро за трактором!» — приказал Квирквелия. «Я?!» «Да, ты!» Пережитый страх стреножил. «Смотри, не умри вконец!» — и, отвернувшись, зашагал к краю межгорной долины. Мне показалось: больше никогда не увижу Квирквелия. И побежал за ним.

Вечером, на привале, начальник велел сделать вычет из моей зарплаты. «По твоей милости сорвали график работ. За все надо платить. — И, словно устыдившись суровости урока, попытался преподать другой: — Не горюй. Сегодняшнее болота — тоже капитал. А заработка хватит на целую жизнь...»

Хватило на неделю. В станице Прохладной купил маме пуховый платок. На Черной, а может, Белой речке близ Нальчика сторговал у местных сверстников облезлые кинжальные ножны. Самую большую часть заработанных пореформенных рублей «съели» полпуда невыразимо белой крупчатки, по жаркому настоянию экспедиционных дам взятые на армавирском базаре. Оставшейся мелочи хватило на сто граммов «подушечек», купленных в тбилисском магазине «Особторга» с чувством глубокой ненависти к опротивевшему за войну сахарину.

Конфетное повидло подсластило горечь первооткрытия: денежный эквивалент труда исчезает намного быстрее нажитых в нем мозолей. Сытый желудок урчал в униоен усмешливо-благодушной «философии»: «Эх, дядя Бичико! На целую жизнь?»

С той поры прожито 37 лет. Целая жизнь, при том, разумеется, условии, что целостность ее не разрушена тобой самим, что кое-что сохранилось в тебе от мальчика, убегавшего по Военно-Грузинской на фронт и спасенного от всяческих смертей близ ущелья реки Урух. Лишь сейчас, в виду тающих в осенних сумерках гор, начинаю понимать: мой взрослый, суровый и лукавый друг не обманул меня — только заработок тех лет и остается главным, если не единственным источником моего нынешнего существования. Ничего другого, кроме того капитала, не нажил и уже не наживу. И он не убывает с годами — наоборот, прирастает постижением простых и неразменных ценностей.

Другое воспоминание вступает в движение памяти. Умирал прекрасный человек и большой писатель. Опутанный проводами искусственной подпитки угасавшей жизни, он напрягал последние силы, чтобы освободиться от наложенных на его жизнелюбие пут.

— Что это, по-твоему? — едва слышно спросил он, с трудом подняв с тумбочки шишковатый, как лоб мыслителя, плод айвы.

— Биа! — ответил я на гурийском диалекте, готовый к очередному подвоху его усмешливого ума.

Он словно присел к очагу. Теплый, золотистый огонь озарил его лицо, когда он глубоко вдохнул аромат айвы.

— Ошибаешься! — прошептал сокрушенно. — Сколько тебя можно учить? Это не биа. Это «Шанель Думбадзе».

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Навстречу людям

«Смена» о лауреатах премии Ленинского комсомола 1985