Дорога в легенду

Без кружки на Крестовом перевале не обойтись, как не обойтись без туристского снаряжения. И если вы впервые на нем, то постарайтесь обойтись без посредников. Как бы велики и могучи они ни были. Уж, тем более, что велики и могучи, — заслонят собой Млетский подъем и снежные поля Гудаури, ослепительный знак Казбека, сквозь мглу летящий к глазам, и неизъяснимый перелив Терека в душу. Ныне вдоль Военно-Грузинской дороги—от и до—памятники выдающимся людям: бронзовые и мраморные, бетонные и гипсовые. Среди них есть очень хорошие, а есть так себе, но все же лучший памятник этим людям воздвигнут самой дорогой.

Тем они и велики, что в слиянии с ней обходились без посредников. Проводки были, была поклажа, нелегкий и маний, ума, культуры, сении этого мира и своего чем они были независимы от о суждений и оценок. Каждый аходил свою дорогу, у каждого были свои источники и своя кружка. Вот единственное, пожалуй, объяснение чуда бесконечности, безграничной протяженности Военно-Грузинской дороги в пространстве общечеловеческой культуры. И столь же единственна нить нашего возможного родства с ними — стремление по-своему искать и находить свою дорогу.

«Кто ты? Фильтр, через который некто пропускает свет звезд, тепло солнца, и холод морей, и бег дельфинов. Вот и все. И если есть смысл в нашем существовании, то это смысл фильтра. Ты миллиардный фильтр, но, пройдя сквозь тебя, звезды делаются иными...»

Военно-Грузинская дорога предоставляет каждому лучший шанс для этого — пропустить через себя свет высоких звезд и сделать их иными. Навсегда своими. Да, человек слаб, но для того и существуют эта дорога и эти горы, этот свет и эти грохочущие потоки, чтобы, пройдя через фильтр потрясенной души, сделать ее сильнее. Установить степень кровного родства с природой, временем и великими мира сего. Если, конечно, фильтр не забит безнадежно наносами житейской мути.

Впадая в грех цитирования, против которого сам же и ополчился, я привел здесь слова писателя Виктора Конецкого только для того, чтобы яснее прописать мысль: нет иного пути к определению человеком меры своей сомасштабности с природой. Оставим иные пути «искателям величия», которые штурмуют скалы Дарьяла с банкой белил в зубах, чтобы свободной рукой, слишком, увы, свободной, выписать на сланцевых отвесах: «Здесь были Ирма и Федя Пантюхины, Старый Оскол, май 1983 года».

Впрочем, и этих, иных, путей им оставлять нельзя.

В мае 1983 года вместе с отрядом тбилисских студентов я ехал по Военно-Грузинской дороге к Дарьяльскому ущелью. У отряда было задание — отмыть ущелье от этой «наскальной живописи». Химики и историки, географы и горняки пытались убрать с Военно-Грузинской циклопическую адресную книгу глупости. Кое-что замазали, кое-что вытравили, кое-что отсекли, но большинство адресов осталось.

Как подчас неугомонна мелкая душа в. своих посягательствах на большое! И как порой всесильна.

Кто-то из ребят сказал под конец с вызовом отчаяния:

— Оставим как есть. Пусть будет видна дистанция: с одной стороны памятник «Тергдапеулни», с другой — эти...

Вот оно: от великого до смешного... Впрочем, смешного совсем было мало в виду памятника «Тергдапеулни».

«Тергдапеулни» в буквальном переводе — испившие воду из Терека Имя, объединившее в народной памяти множество славных молодых грузин, в XIX веке отправлявшихся по дороге вдоль Терека в Россию, чтобы, получив там высшее образование, вернуться на родину для борьбы за высшие идеалы.

На скалах Дарьяла, на льдах Девдорака, на фирне массива Куро можно написать что угодно — вся разница в том, какие чувства вызовет написанное.

«Добро пожаловать, Тенцинг!» — вырубил на предвершинном склоне Эльбруса Михаил Хергиани. Он встал задолго до рассвета и, пока его прославленный собрат, покоритель Эвереста шерп Норгей спал, отдыхая перед восхождением на высочайшую вершину Европы, несколько часов шел к ней, чтобы от имени альпинистов страны преподнести ему этот маленький сюрприз.

Говорят, Тенцинг был тронут. Он знал цену этому подарку.

В 1923 году группа студентов Тбилисского университета поднялась на Казбек, положив тем самым начало советскому альпинизму. Их вел профессор Георгий Николадзе, сын Нико Николадзе, одного из «тергдапеулни». Николадзе-отец был дружен с Чернышевским, корреспондировал в «Колокол» Герцена, переписывался с Марксом. Он учился в Петербургском университете, временами перебираясь из его аудиторий в казематы Шлиссельбурга. На родине он развернул деятельность, в которой, казалось, клокотала энергия Терека.

Вспоминаю деда, отца моей матери. «Чтобы испить терскую воду, необходимо великое мужество. Попробуй-ка сам», — говаривал дед.

Однажды я решил попробовать, но, едва наклонившись к воде, сразу же отпрянул. Словно свора огромных пастушьих овчарок бросилась на меня, готовая разорвать в клочья. Грязная белая шерсть стояла дыбом, избыток лютой ярости пресекал в разверстых пастях бешеный лай. Я поскользнулся и, падая, ощутил вдруг жесткую и властную опору. Отхлынула свирепая терская вода. Надо мной, удерживая за локоть, стоял мужчина. Брезентовая штормовка, заправленные в сапоги ватные брюки, жилистая шея, светлые глаза на прокаленном альпийским солнцем лице. Глаза смеялись, смех струился из них в белые бороздки морщин.

— Хочешь испить этой воды? Давай помогу.

Много лет спустя на празднике овцеводов в Казбеги я вновь повстречал этого человека, узнал его имя и судьбу. Он был под хмельком, но не от здешнего вина — от радости: его четырнадцатилетний сын в одиночку одолел скальную стену массива Куро — невообразимый четырехкилометровый «готический собор», отбрасывающий колючую тень на Казбеги... Нет, точнее другое сравнение: это Терек, взлетевший со своего ложа к пылающему небу высокогорья и навечно окаменевший там.