Вспомнилось вдруг, как тихий, тщедушный Баркалая спросил однажды на уроке истории учителя Ольшевского, ответственен ли человек за свои сны... Головастик тогда разозлился на него — и сам дурак, и вопросы дурацкие задает. Но Ольшевского вопрос Баркалая задел, и он говорил на эту тему минут десять. Говорил, говорил, а закончил неожиданно и категорично: «Конечно, ответственен человек за свои сны, можете, мой друг, не сомневаться».

Как-то Ольшевский завел разговор о том, что все люди, даже не отдавая себе отчета, делятся на три группы: кто стремится к богатству, кто — к славе, а кто — к власти. Первых — большинство, вторые и третьи — богоизбранные. Думая о себе, Головастик, без сомнения, относил себя к третьим. Ведь если богатство есть собственность, скажем, на землю. дома, скот, то власть — собственность на людей, наивысшая форма собственности. Слава... Нет, это только власть над умами, но не над душами...

Ему в этой жизни придется подниматься с самых низов. Есть в классе ребята, которым будущее кажется увеселительной прогулкой; отцы добудут им деньги и места «под солнцем»... А он... Ему представились нищая лачуга в родном селении, жалкая плешивая голова отца в венчике полуседых волос, мать, униженная беспросветной нуждой и обшивающая чужих людей.

Тут же в памяти всплыло, как однажды зашел он к сводной сестре в типографию попросить пятиалтынный — надо было купить тетрадки и пару перьев. Агаша, ничуть не стесняясь стоявшего рядом молодого типографщика, подняла крик: «Попрошайничать пришел? Убирайся, чтобы духу твоего не было!» Он возвращался домой, едва разбирая дорогу от слез.

Когда же он наконец вырастет? О, он еще войдет как равный в этот мир, ничего, погодите... «Не из простых я есмь». Головастик никогда не обижался на ребят за придуманное ему прозвище — и не только потому, что у него действительно была большая голова. В этом слове виделся другой смысл — «головастый». Ведь вчерашний фокус с часами удался блестяще.

В тот момент, когда из полураскрытого Спиркиного ранца выпали часы и Головастик подобрал их, он еще не знал, как поступит в следующее мгновение. Спросить у Спирки про время и со смехом вытащить часы из кармана или дождаться, пока он хватится их, и удивить всех способностью находить пропавшие вещи? Он не ожидал, что Спирка поднимет шум на уроке. Признаться в этот момент — значило признаться в воровстве. После того, как Ксенофонтов пригрозил обыском, дело приняло для Головастика вовсе скверный оборот, и если бы не выдумка с тиканьем... Он ходил тогда по классу, спрятав часы в рукав тужурки и замирая от собственной наглости...

Ирзе так и надо — за все его подлости и высокомерие.

А Нукри... Нет, на вариант с пещерой ему, конечно, не решиться. Обойдемся.

...Может, Берберова вовлечь в дело?

У них в классе два доносчика. О том, что фискалит Пасько, знали все, а вот Берберов... Этот действовал осторожнее, и Головастик до поры до времени лишь догадывался о его подлом занятии. Убедился тогда, когда сказал Берберову, что Пифагор собирается перед уроком закона божьего воткнуть иголку в учительский стул. Вот была потеха наблюдать, как отец Михаил, войдя в класс, долго оглядывал и ощупывал стул.

Что же можно запустить в случае с Нукри?

Все не то, не то. Это будет месть, но не победа. А самое худшее — Нукри почувствовал слабинку Головастика и будет придираться к нему всякий раз, как только увидит. Да и вообще... Душа рано или поздно отболит, сойдет, отшелушится, как разбитый ноготь, но воспоминание об этом вечере из сердца не вытянуть никакими щипцами. Оно останется там, как заноза. Нет, публичное унижение можно смыть только публичным унижением.

Хасан! Вот на кого надо выходить. Впрочем, мысль о Хасане мелькала у него и раньше. Просто не мог сообразить, что выйти на него можно через Лохматого. Точнее, через его брата.

Зазвеневший звонок заставил Головастика вздрогнуть...

На втором уроке франтоватый учитель истории и географии Ольшевский вызвал к карте Российской империи тугодума Сысоева, и. пока тот «плавал» в морях Ледовитого океана, Головастик сосредоточился на том, как заручиться поддержкой Хасана.

Самнидзе дожевывал за своей партой начатый на перемене хачапури. Головастик почти физически почувствовал, как слюна во рту густо обволакивает воображаемые кусочки еды, и сглотнул ее. Ах ты, прорва ненасытная... Легко ли смотреть на это, когда у самого, как говорит Лохматый, «кишка кишке кукиш кажет»?

— Повторяю вопрос: почему море у побережья Кольского полуострова вплоть до мыса Святой Нос не замерзает круглый год? — сказал громко Ольшевский, останавливаясь неподалеку от Головастика.

«Потому что, туда доходит теплое течение Гольфштрем» — Головастик хорошо это помнил еще с прошлого года. Но попробуй подсказать так, чтобы и Ольшевский не услышал, и Сысоев разобрал — слишком длинно и сложно для того, кто ни в зуб ногой. Эх, Сысоев, Сысоев, тоже ведь человек божий, покрытый кожей...

— Итак? — произнес Ольшевский, отходя в дальний угол.

— Потому что там море Лаптевых, — улучив момент, еле сдерживая смех, подсказал Головастик.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.