С прогулок возвращаются задумчивые и возбужденные. В классах царит непринужденность: профессоры молоды, академический дух еще не поселился в Лицее. Зато силен дух речи Куницына: профессоры вольномыслят, потому их любят лицеисты и на многое смотрят сквозь пальцы. Грубость адъюнкт-профессора истории Кайданова никого не шокирует. К воспитанникам он обращается по-своему: «господин скотина», «господин животина», «господин неуч». Ему прощают, – лекции его похожи на доверительные беседы, полные намеков. Он не делает выводов и учит размышлять.

– В Англии конституция, – говорит он, расхаживая по классу, – но разве члены парламента не зависят от двора? – Кайданов останавливается и смотрит на слушателей, вопрошая. – Во Франции республика стоила ужасов кровопролития – и что же? Наполеон превратил республику в монархию. – Профессор скрещивает руки на груди и после внушительной паузы спрашивает: – Значит, нет идеального государственного устройства?..

При этих словах мальчики косятся на дверь; опасные вопросы возбуждают; знания ложатся крепко. Опасаться же следует; в Лицее есть уши – инспектор по учебной и нравственной части Мартын Пилецкий; он тих, вкрадчив и коварен. Его не любят, пока – тайно.

В немецком классе гувернеру удалось выхватить у Дельвига «бранное на господина инспектора сочинение». Пушкин вспылил:

– Как вы смеете брать наши бумаги! Стало быть, и письма наши из ящика будете брать?!

Они знают: их письмами Пилецкий интересуется упорно. Это подливает масла в огонь; страсти накаляются. Спокоен, по обыкновению, Дельвиг; он смотрит инспектору в глаза и говорит ровным голосом: они все подадут заявление об уходе из Лицея, если его не покинет Пилецкий. Нашла коса на камень – инспектор это понимает; он сокрушен:

– Оставайтесь в Лицее, господа.

О Пилецком никто не жалел; дышать стало легче. Вздохнули и профессоры: приметны были за инспектором странные связи с неким департаментом в Петербурге...

Русскую и латинскую словесность читает Кошанский. Он педант и в словесности старовер. Сочинения питомцев правит на свой лад: вместо «выкопав колодец» пишет «изрывши кладезь», вместо «площади» – «стогны», не «говорить», но – «вещать». Сам он вещает лекции с мрачным видом и постоянно скрещенными на груди руками – таким рисует его в лицейских карикатурах Миша Яковлев. Впрочем, карикатуры не злы: с Кошанским спорят, но его любят, – он старомоден, ворчлив, но к убеждениям учеников терпим и не очень настойчиво заставляет зубрить классификацию поэтических терминов, содержащих тридцать шесть таблиц и триста шестьдесят положений.

Есть у Кошанского и особое достоинство: он поощряет дух литературного соперничества, с первых дней воцаривший в Лицее. Под его покровительством обильно цветет лицейская журналистика; рукописные книжечки журналов идут нарасхват: «Неопытное перо», «Для удовольствия и пользы», «Юные пловцы» и самый солидный – «Лицейский Мудрец».

У лицейских мудрецов оказалось не такое уж неопытное перо, плавают они довольно уверенно и скорее для пользы, чем для удовольствия. Сочиняет в Лицее почти каждый. Илличевский обнаруживает начитанность в старой русской поэзии и опыт в легком стихотворстве. У Дельвига открывается любовь к древним мифологическим образам и богатая «живопись воображения»; в искусстве придумывать необыкновенные приключения, которых участником оказывается он сам, ему нет равных. Яковлеву, как никому, дается буффонный жанр. Кюхельбекер оказывает неизъяснимую настойчивость в приверженности к поэзии эпохи «бури и натиска» и, преодолевая трудности русского языка, сочиняет неустанно. В исторической прозе пробуют себя Горчаков и Корф; даже легендарно ленивый Данзас отдает ей дань, хотя главный его талант – неподражаемый почерк. Пушкин присматривается и сочиняет тайком; стихи журналистам дает неохотно. В табели о рангах он идет за Илличевским, которого лицейская молва именует вторым Державиным; Пушкин довольствуется ролью второго Дмитриева.

Он не ропщет и улыбается загадочно. Кажется, более всего любит он читать чужие стихи. Книги оттопыривают карманы; он читает всюду, особенно – в математическом классе у Карцова. Лицейские – национальные, как их называют, – песни отмечают все четко:

Что там читает Пушкин?

Подайте-ка сюды!

Ступай из класса с богом,

Назад не приходи!

Однажды Кошанский заканчивает класс раньше, со словами: «Теперь, господа, будем пробывать перья; опишите мне, пожалуйста, розу стихами». Воспитанники склоняются над чистыми листами; перья скрипят, выуживая музу из оловянных чернильниц. Пушкин поднимается первым; он читает два четверостишия. Кошанский и лицеисты смотрят на него с изумлением. Читать после Пушкина не рискует никто. Он победил. Это поняли все.

Теперь ему прощалось многое.

В классе Карцова, вызванный к доске, он долго не может совладать с задачей.

– Ну-с, Пушкин, чему же равняется икс? – оборачивается к нему Карцов.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.