А потом... За нахлынувшими заботами она перестала замечать часы. Да и они о себе не напоминали.
Напомнили в тот страшный день, когда она с малышом на руках стояла у порога, провожала мужа на фронт, зареванная, обессиленная от свалившегося горя. Ударили громко и радостно, словно хохоча, а когда принесли похоронку, показалось ей, что едва не затанцевали на стене. Васса вспомнила, как запустила в них подвернувшимся под руку валенком. Что-то недовольно загудело у них внутри, но часы как ни в чем не бывало продолжали тикать. И она смирилась, и уже сама продолжала заводить их тугое сердце, потому что малыша надо было кормить вовремя, потому что надо было ходить на работу. И еще множество других дел требовало точного времени.
Рос сын. О войне вспоминали все реже. И сын уже сам заводил их блестящем ключиком и все чаще вместе со словом «мама» говорил нетерпеливо: «Время, мама, время!»
Всю жизнь она прожила под их диктовку. Сама вот постарела, сердце больное, а они – как будто и не минуло столько лет...
Васса тяжело поднялась, принесла из кухни табурет и, с трудом поднявшись на него, протянула руки к часам. Замерла, прислушиваясь. Из комнаты сына доносился голос диктора: «Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует двенадцати часам московского времени».
Васса слушала и смотрела на часы, невольно насторожившись. Коротенькое «пи» слилось с уверенным боем часов. Бум-м! И понеслось неизвестно куда, без возврата. Бум-м! И не было в их бое злости, а полное понимание ее, Вассиного, горя, и чудилось ей, что часы как бы извиняются перед ней, как бы говорят: «А что сделаешь. Васса. что сделаешь?»
Медленно, очень медленно сняла Васса со стены ключик, открыла крышку часов и осторожно завела их по-прежнему тугое сердце, чувствуя, как крепчает с каждым поворотом ключа и ее, человеческое, материнское...
Не зря в народе говорят: «Не бойся ветерка осеннего, а бойся солнышка весеннего». Сбегала Ефросинья утром, как была, в сарафане, легкой кофточке, до магазина. И утро-то было ласковое: небо чистое, солнца что воздуху, да и бегала-то совсем ничего, вот он, магазин-то – через дорогу, а занемогла. Поначалу в жар кинуло, потом зазнобило. Думала, что пронесет, не привыкла болеть, а если болела, то про себя, по-женски, стараясь домашними хлопотами болезнь вылечить. А тут не помогло – то ли годы свое взяли, то ли болезнь уж больно крепко в тело впилась и, как ни крепилась, стараясь дождаться с работы мужа своего. Прокла, работавшего слесарем в гараже, чтоб, как и положено жене, накормить-напоить, – слегла. Думала полежать просто, с силами собраться, а встать не смогла. Голову с подушки приподняла – в глазах темно, и слабость по всему телу...
– Вот напасть-то, – прошептала она. – Неужто и впрямь заболела? Что Прокл-то скажет?.. Поди, усталый придет, голодный, а я лежнем лежу...
Что уж там скрывать, побаивалась Ефросинья мужа, а за что – и не знала. То ли за то, что слово ласковое от него два раза в жизни слышала: в день свадьбы да когда сына родила. Уж и веру в его любовь потеряла: какая любовь без ласкового слова?! Хотя руки на нее никогда не поднимал и словом обидным не обижал – так ведь и поругать не поругает и похвалить не похвалит, словно и не нужна она ему совсем, а живет он с ней просто так, по надобности...
Так и встретила мужа, лежа в кровати, укрывшись теплым одеялом. Сердцем слышала, как тяжело прошагал он по ступенькам, как, бурча что-то, раздевался в сенях, и, лишь только отворилась дверь в избу, жалобно сказала:
– Заболела я, Проклушка. Я уж крепилась, крепилась...
Прокл какое-то мгновение пристально смотрел на нее, затем, кашлянув в кулак, грубовато спросил:
– Что болит-то?
– Ломит всю. То жарко, то холодно... Простыла я, видать, – прошептала она, облизывая схваченные жаром губы.
– Ломит, – пробурчал Прокл, – небось, обратно по улице в одном сарафане.
– Да я ж скорехонько. За солью только, – заоправдывалась Ефросинья.
– Скорехонько, – угрюмо перебил ее Прокл, подойдя к кровати. – Молодуха мне нашлась.
– Ты бы уж не ругал меня, – жалобно попросила она.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.