Рассказы
Борис Кравченко живет и работает в Кондопоге, в часе езды от Петрозаводска, где он родился в 1945 году. Юношей начал он трудовую жизнь, работал на лесопунктах Карелии, Урала, монтажником на буровой в Тюменской области. А потом стал бульдозеристом. Это грудная работа: с бульдозера не слезаешь, даже вернувшись домой, – он остается неистребимым запахом солярки, тряской во всем теле и гудом в голове. Тут бы расслабиться, перевести дух, а Кравченко садится за старую пишущую машинку «Башкирия» и до поздней ночи выколачивает одним пальцем очередной маленький рассказ о таких же, как он сам, трудягах, о светлых людях, а также о тех, кому в жизни не повезло, кто ошибся, сбился с пути и мучительно ищет дорогу к себе. Кравченко – несомненный писатель, потому что он любит и понимает всех людей, а не только тех, которых легко любить. Сейчас у него вышла небольшая книжка в издательстве «Карелия», а «Молодая гвардия» готовит его новую книжку. Долог и труден был путь в литературу упрямого кондопогского бульдозериста, но он остался верен «закону стройки» (есть у него рассказ с таким названием): не отступать – и добился своего. Борис Кравченко узнал, что литературное дело не легче механизаторского, тут трясет иной раз сильнее, чем на бульдозере, с которым он не думает расставаться. Верится, что ему под силу двойная нагрузка.
Юрий Нагибин
Егор посмотрел на часы, в окно, нахмурился, сунул в карман лежавшее на столе курево и вышел из теплой дежурной комнаты на перрон. Поеживаясь от утренней прохлады, крикнул:
– Мефодьевна?!
Сидевшая на скамейке старая Васса подняла голову и, подслеповато щурясь, равнодушно откликнулась:
– Это ты, Егор?
Егор облегченно вздохнул.
– А я уж, грешным делом, подумал, случилось с тобой что. Пассажирский-то, поди, час как ушел. Что домой-то нейдешь? Не лето на земле, недолог час и простыть можно...
– Ты пошто поезд-то так рано отпустил? – с укоризной, словно не слыша вопроса, спросила Васса. – Я и словечком-то с ним обмолвиться не успела.
Егор махнул рукой и, усаживаясь рядом, раздраженно сказал:
– Опаздывал. К конечной время наверстывал. Взяли в привычку с маленьких станций время отбирать, будто здеся людям расстаться легчее. А на больших станциях как ни опаздывает, а положенное отстоит. Как же!
Васса зябко поежилась, посмотрела на холодно отсвечивающие рельсы, на стоявший поодаль семафор и, спрятав ладони в рукава плюшевой жакетки, застыла.
Егор искоса взглянул на нее и, хотя прекрасно знал, куда уехал ее сын, участливо спросил:
– Куда поехал-то?
– Город какой-то строить, – почти прошептала Васса.
– Далеко?
– Они же теперича близко не уезжают. Им куда подальше. Егор нахмурился, вытащил папиросы.
– Это точно. Моя вон пигалица тоже из дому собралася. Поеду, говорит, на новую стройку. А я ей: ты, говорю, сначала себя как положено выстрой, а то не посмотрю, что груди появились, так ремнем отполощу, что любо-дорого. Да-а. А твой-то надолго уехал?
Васса вздохнула, взглянула на Егора серыми с голубой каемкой старости глазами.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Со старшим научным сотрудником Ленинградского музея истории религии и атеизма, кандидатом искусствоведения Яковом Шурыгиным беседует наш специальный корреспондент Василий Кондратьев