1

Зимой 1923 года, подняв воротник старого стеганого пальто и кутаясь в шерстяной, деревенской вязки шарф, Алексей Владимирович Исупов длинным шагом входил в Теплый переулок следом за Василием Васильевичем Мешковым. Оба они лет десять назад окончили Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Их роднила живопись, которую оба беззаветно любили, поклонялись ей, служили со всем пылом и верой молодости, а служение общему делу, как известно, – самое высшее свидетельство человеческой близости. В числе их «богов кисти» были Серов, Коровин, Васнецов, преподававшие в училище.

Василий Васильевич Мешков, сын академика Мешкова, с детства рос в атмосфере искусства, в одном из старинных домов Москвы, был, что называется, баловнем судьбы. Алексей же Владимирович, сын резчика по дереву, ремесленника из Вятки, приехал в Москву неотесанным провинциалом. Кто-то из тамошней интеллигенции показал его рисунки Аполлинарию Михайловичу Васнецову, и тот посоветовал мальчику идти в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Долговязый, неуклюжий, белокуро-кудрявый, Алексей имел лицо простолюдина и неисправимо окал. Годы учения удивительно отточили его талант, он двигался семимильными шагами, на зависть всем, однако годы не повлияли на выговор Исупова. В любой компании его можно было узнать по вятскому оканью, растяжке слогов в конце фразы.

Судьба уже немало погоняла Алексея Владимировича по краям и весям. В начале мировой войны был он направлен в Среднюю Азию и провел там целых шесть лет: служил в армии, был болен, лечился от костного туберкулеза и – работал, увлеченно работал...

Второй уже год, возвратившись из Ташкента, Исупов жил в Москве и все не мог утолить голод по искусству. Трескуче и безапелляционно кричали против станковой живописи, за авангардизм и прочие «измы» люди, вовсе не близкие сердцу Исупова. Апологеты этих самых «измов» захватили некоторые позиции в искусстве. Алексей Владимирович часы и дни проводил в общении с единомышленниками по училищу. Бывал в домах обоих Васнецовых, еще не уехал Коровин, виделся с ним. Как за живой водой, ходил в Третьяковскую галерею. И частенько бывал у Мешкова-младшего. Там любили русскую старину, предметы русского быта. Там он чувствовал себя дома.

Часами говорили они о народных промыслах, о русской иконе, о мастерстве художническом, о линии Рембрандта и Репина, о цвете у Коровина и мазке Сурикова, о портретах и лицах человеческих вообще, – Мешков любовался ташкентскими работами товарища.

Ах, как влекло Исупова последнее время одно лицо! Не молода и не красавица, ни украшений, ни наряда, ни той яркости и броскости, что сами просятся на холст, ни тем более показной значительности, которая потом в портрете оказывается карикатурной... Влечет и манит не внешней, но глубокой, внутренней красотой, характером. Ах, если бы он был писателем, как увлекательно было бы раскрыть этот сложный и сильный характер! Это – теща Мешкова, хотелось очень Исупову ее написать, а сегодня он и этюдник с собой взял. Была не была, будет просить позировать ему. Чувствует себя готовым, видит ее уже на холсте.

– Василий, а что Ольга Николаевна, давно адовой осталась? Хоть и немолода, а могла бы еще и замуж выйти? – спросил Алексей у друга.

– О, наша Ольга Николаевна никогда не выйдет замуж! Подозреваю, что она из несчастной породы однолюбов. Бывают такие, – засмеялся Василий Васильевич, – уважаю и... сочувствую. Муж у нее был красавец, кутила. Противоположности сходятся. Такой блестящий офицер, бреттёр, картежник – и она. Когда третьего ребенка родила, муж проигрался в пух и прах. Даже золотую медаль жены – институт она окончила с золотой медалью – и ту проиграл. Лопнуло терпение Ольги Николаевны, восстала родовая гордость. Ночью на извозчике увезла детишек, а меньшой, Анечке, едва полгодика исполнилось. Развод, сам понимаешь, по тем временам дело немыслимое, не то что теперь – свобода от семейных пут на каждом шагу рекламируется. И стала Ольга Николаевна жить у отца, тогда еще был жив Николай Иванович Давыдов, «его превосходительство», воспитывать детей и заодно братьев и сестер.

– А муж?

– А муж Ольги Николаевны был убит на войне. В первый же год. После этого фотографию его повесила на стену и уже не снимает. Однако в доме говорить о нем не принято. Имей в виду и не пытайся. Я сам узнал крохи, и то в последнее время. Вот какая это женщина. Характер Давыдова.

– Какого Давыдова?

– Того самого, Дениса Васильевича. Ее прадеда. Помнишь пушкинское: «Гляжу я на тебя и сердцем молодею»? Гусар и поэт, герой 1812 года.

Исупов как-то вдруг ушел в себя, внутренне сосредоточился. Так он «уходил», узнав что-то поразившее его, чтобы не «разжигать» впечатление новыми разговорами, замыкался, осмысливая, врастая в новое знание.

Когда они вошли в квартиру, Исупов с особенным, теплым вниманием посмотрел на Ольгу Николаевну. Она была в желтоватой теплой кофте. Маленькие аметистовые сережки и такая же брошка. Седеющие, гладко причесанные волосы. В меру приветливая улыбка. Озабоченность и сдержанность.

– Как ваше здоровье? – спрашивает она Исупова. Помнит, что тот давно жалуется на руку. Лечится ли? Да, но все без толку. Говорят, только теплый климат поможет. А где его взять? Ни Москва, ни Вятка теплым климатом не славятся.

– Не запускайте болезнь, батюшка. Ищите, ищите врачей, Алексей Владимирович.

– Да, да, конечно, – улыбался Исупов. И смотрел своими необычайно сиявшими глазами с пристальным вниманием на Ольгу Николаевну.

Ее дочь Аня, черноглазая Аня, рассказывала, как на днях они чуть не сгорели.

– Представьте себе, загорелась елка. Ведь мама неизменно, несмотря ни на какие сложности, и теперь, когда мы взрослые, устраивает елку. Игрушки, конечно, самодельные; конфеты, орешки «золотые»; вата изображает снег. И свечи. Загорелся клочок ваты, и елка, должно быть, подсохла уже, вспыхнула факелом. Мы перепугались, выбежали звать на помощь. А мама, представьте, сама, в одиночку, разбросала все это горящее, стала топтать и загасила пожар. Как только ей не страшно было!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.