– У каждого есть какие-то недостатки, – сказал однажды Константин Александрович. – И у меня они есть, но в одном я неповинен: мои отношения и дружбы с людьми никогда не определялись практическими соображениями.

Правда. Бывая у Федина на семейных праздниках, чаще в дни его рождения, я не встречала за столом именитых и начальствующих лиц. Обыкновенные, хорошие, привязанные к семье Константина Александровича люди. Среди них Мария Георгиевна, вдова архитектора Самойлова, товарища Константина Александровича еще в ленинградские времена, Нина Анатольевна, ее дочь-архитектор; сотрудник художественной редакции Детгиза С. М. Алянский, первый, по собственной инициативе, издатель «Двенадцати» Блока – тем почетно вписал свое имя в историю советской литературы; А.А.Дорохов, работавший в 20-е годы ответственным редактором первого комсомольского журнала «Юный пролетарий», по соседству с газетой «Боевая правда», где так же единственным редактором, и корректором, и исполняющим все обязанности по выпуску номера трудился, не щадя сил и времени, Константин Александрович. С той далекой поры, когда два молодых писателя делились планами и литературными замыслами, осталась и сохранилась их дружеская связь.

Итак, первая встреча в доме Федина. Я стесняюсь, молчу, смотрю, слушаю.

В любой час фединский дом удивительно опрятен и чист, и даже большущий письменный стол, на первый взгляд беспорядочно заваленный рукописями и книгами, в действительности неизменно состоит в особом, заведенном хозяином порядке. Писатель протягивает руку и вмиг достает из той или иной кипы бумаг нужный ему лист или рукопись.

Мы за обедом. Мне нравится знакомая по детским воспоминаниям русская полудеревенская еда, скажем торжественней – трапеза. Квашеная кочанная капуста, соленые огурцы, моченые яблоки, грибы, пирог, минимум деликатесов – все приготовлено заботливыми женскими руками, просто, вкусно, аппетитно. Посреди блюд высится нигде не виденный мною, особый фединский графинчик, внутри которого красный петушок гостеприимно кивает каждой вновь наливаемой рюмке. Пустеет графинчик, и петушок становится меньше, но по-прежнему краснокрыл и весел. Забавно. Федин смеется.

Тут слышится: «Ку-ку». Кукушка на старинных черных, с длинными гирями часах сообщает время.

На подоконнике длинного, во всю стену окна светлеют, розовеют, голубеют цветы в глиняных горшочках. За моей спиной, почти касаясь макушкой потолка, широко раскидало ветви незнакомое крупное дерево в кадке.

И во всем доме до удивления нет ни тени излишеств, ни щегольства, ни того, что сейчас получило название «вещизм». Какой там «вещизм»! Здесь господствует дух.

В ту первую встречу я сразу пленилась артистичностью манер, жестов, всего облика Федина. «Это передается по наследству», – подумала я. И ошиблась. Дед и бабушка Федина были крепостными крестьянами. Дед после двадцатилетней солдатчины умер, бабка, оставшись вдовою, бедовала «в людях», отец до 16 лет «проходил лютое ученье у столяра и в лавках пензенских купцов». Конечно, немалое наследство получено от предков-крестьян – ум, совестливость, любовь к земле и труду. Превосходная же эрудиция, энергия творческой мысли, интеллигентность, артистичность – все это добыто талантом и своими усилиями.

...И вот мы в кабинете Федина, на втором этаже, в рабочем цехе Константина Александровича: письменный стол, торжественная книжная полка, красивая, ухоженная библиотека, строго подчиненная интересам и вкусам хозяина. В окна глядит сад, почти лес.

Мы, собравшиеся в этот день у Константина Александровича, разумеется, хорошо знаем и любим его послевоенную дилогию – «Первые радости», «Необыкновенное лето» с богатейшей картиной века, галереей типов и характеров: крупных и ничтожных, мелких и героических, поэтических и притягательно новых.

Уже опубликовано несколько глав из «Костра». Константин Александрович пригласил нас, чтобы прочитать новые, еще никому не известные. Он волнуется. Это можно понять из того, что он никак не начнет чтение, все повторяет: «А может, не стоит?»; долго не может разыскать отобранный для чтения вариант; закуривает трубку, забывает, снова закуривает; в глазах его все отчетливее проступает выражение сосредоточенности и тревоги.

Я дивлюсь: позади десятки талантливейших произведений, признание читательских масс, государственные премии, рецензии и статьи, монографии и диссертации о его творчестве, а у него подрагивает трубка в руке, он явно неспокоен и, застенчиво улыбаясь, все никак не приступит к чтению.

После я поняла: эта тревога за новые главы – одна из важных черт характера Константина Александровича. Удались ли они по его, фединской, мере и требовательности? Меня трогает состояние самокритичности, в каком Федин так частно пребывает. Он радуется своему творчеству, всенародному признанию, гордится своим писательским трудом – и вечно в сомнениях, надеждах, мечтах о еще большем и высшем совершенстве. Поистине подвижническое недовольство собой! Человек ограниченный, посредственно одаренный, нетребовательный к себе, а потому и работник посредственный – такой человек редко бывает недоволен собой, самокритичность ему несвойственна, чужая критика раздражает и злобит.

А Федин, для которого литература является делом жизни, властным призванием, тоскует о еще лучшей и лучшей, «главной» книге. Отчаивается, разочаровывается, мечтает...

Как хорошо было то переделкинское чтение и многие чтения после! Я счастлива, что была к ним причастна и все ближе узнавала Федина-человека. Он очень серьезен, но любит шутку.

Вот одно его письмецо ко мне – по существу серьезное, по форме шутливое.

«Дача, 27.V.1961.

Дорогая Мария Павловна! Буду рад, если Вы придете ко мне – послушать еще кусочки «Костра». Пожалуйста! Я читаю сегодня в 6 часов вечера. Круг слушателей Вам знаком. Насчет еды и питейной части – на троечку. Но что-нибудь «пощипем».

Жду. И – очень! Ваш К. Федин».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.